Змеиные боги

Мягчило Лизавета

Шепчет что-то утешающее. Боги, она его утешить пытается… Пока он нежно блуждает губами по обнаженному горлу, тонким плечам, скулам. Боль отступает, Щек понимает это, когда она сама начинает подмахивать ему бедрами, сворачивая тугим узлом в паху наслаждение.

От этого можно сойти сума. Как никогда раньше, ни с одной из.

Освобождая одну руку, Смоль сама потянулась к его подбородку, заставляя поднять на неё взгляд. Мягкие губы коснулись его и Щек жадно подался вперед. Неистово, страстно, с наслаждением отмечая, что каждый новый толчок в неё заставляет её стонать в его рот. Поцелуй стал страстным, требовательным,

а движения резче. Если бы он верил, что у него есть душа, то сейчас был бы уверен – она её с корнем выдрала. Поглотила, привязывая к себе мертвецки крепким узлом.

Его девочка Катя позволяла касаться себя, таяла в этих объятиях, отдавая взамен всю себя. А он не мог ею напиться.

Последние резкие толчки и он с тихим шипением кончил, прикусив её нижнюю губу. Мир взорвался и потух, оставляя перед ним лишь широко распахнутые карие глаза, закусанные и зацелованные алые губы. Её.

Хрипло дыша в её шею, он чувствовал трепетные невесомые пальцы, перебирающие волосы на затылке, поглаживающие. И сходил сума, как последний неразумный шнурок, скользящий через листву к своей погибели.

Ещё несколько мгновений они прижимались друг к другу замерев, ощущая мягкие судороги удовольствия. А затем он аккуратно пересадил её на полог, натягивая обратно штаны.

Раскрасневшаяся, ожившая, растрепанная. Неожиданно засмущавшись, Смоль прижала руки к горящим скулам, и он мягко засмеялся, целуя костяшки пальцев. Поднял с пола свитер, протягивая ей, чтобы скрыть её наготу.

– Твоя одежда не в лучшем состоянии, так будет проще дойти до дома, верно? Захватим только куртку, мне нужно будет показать тебе кое-что.

Катя кивает и уголки её губ приподнимаются в нерешительной улыбке. Румянец смущения переползает со щек на шею, кончики ушей. Тяжелые мысли отступили, их груз ещё не взобрался на тонкие плечи. И этот миг показался ему самым правильным – пригреть в своих кольцах, укрыть от жестокостей мира. Забрать с собой.

Пока девочка Катя пыталась скрыть от него смущение, приводя в порядок спутанные волосы, он наклонился и подхватил её куртку, закинул на плечо. Он чуял кольцо в её кармане, оно уже не шептало – ошалело голосило, призывая хозяина.

Суженная. Нареченная.

Под несмелый протест он подхватил её на руки и понес к дому. Катя так и не обняла его за плечи – как маленький ребенок принялась перебирать пальцы одной руки другой, взгляд снова помутнел, начал наполняться горем.

– Я не могу поверить, Щек, что же мне делать…

– Давай сначала зайдем в дом и до конца оденемся. Сложно что-то решать в таком виде.

Получилось. Она скользнула по его обнаженной груди рассеянным взглядом, тот мигом прояснился. Катя рассмеялась, кивнула, пряча пылающее лицо в ладонях. Она не сожалеет, он чует запах облегчения, смешанный с их общим вожделением. И целует влажную копну волос, довольно щуря глаза.

У порога он спустил её на пол, протягивая куртку. Скользнув пальцами по его руке, она с благодарным кивком её приняла и сделала первый шаг через порог сенника, замирая на месте. Щеку не нужно смотреть поверх её головы, чтобы понять, что насторожило девушку.

Железный засов и пазы люка вывернуты, один выдран из пола с корнем, второй изодран в мелкую железную крошку. Засов свернут кривой дугой, деревянный люк пробит в нескольких

местах и доски щерятся огромными занозами, обломками.

Ей не объяснить, какой гнев жег его изнутри, когда солнце прекратило светить в проем люка, а сверху лязгнул засов. Не рассказать о том, как он обезумел, с яростным воплем бросаясь на неподатливое дерево снова и снова. Пока низшие твари из мира Нави могли изувечить, искромсать её тело. И всё из-за вздорного, себялюбивого мальчишки, решившего с ним по бодаться в такой момент. Он был уверен – Бестужев не переживет этого утра. Как только люк поддастся, он найдет его. И убьет. Быстро, некрасиво и кроваво. Чтобы злость прекратила шипеть в груди, чтобы гнев улегся обратно в тугие кольца. Хорошо, что это сделали за него. Простила бы его Катя?

Она медленно поворачивается к нему, нервно облизывает губы. Девочке Кате нужны ответы, которые он не может дать. Как преподнести ей все, чтоб она не бежала без оглядки? Она сама поняла. Скосила взгляд на люк, вернула к нему. И губы её задрожали.

– Ты ведь вышел из дома вместе с Сашей? – Осторожно, в словах такая громадная доля надежды… Он молча качает головой. Погружая в реальность стремительно, с головой. Щек пустил жидкое золото по своей крови, позволил глазам стать настоящими, змеиными.

– Я торопился к тебе.

– Ты. – В голосе обиженное недоверие, но она не жмется, не пятится. Напротив – в два широких шага разъяренной гадюкой стремится к нему, толкает в плечи. Сильно, для своего девчачьего тела она становится неожиданно сильной. Щек отступает. Не потому, что она его заставила – чтобы дать её гневу высвобождение. – Всё это произошло из-за тебя!

Ещё один толчок и он выходит за порог, не сводя с неё сожалеющего взгляда. Катя сбито и шумно дышит, в углах глаз закипают злые слезы. Секунда. И дверь захлопывается, покачнув воздух у самого его носа.

Хлипкая, деревянная, ему будет несложно снести её с петель. Ещё проще скользнуть в открытое рядом окно. Но он не делает ни одного, ни другого. Прислоняется к двери лбом и, совершенно унизительно для себя, костяшками постукивает в немой просьбе. Самолюбию, всей его змеиной натуре нужно, чтобы она вышла сама, по своей воле.

– Разве я принудил тебя или её к чему-то? Я помню лишь помощь вам, девочка Катя. Я не потребовал своего, когда она украла кольцо, не покарал, не забрал её силой. То, как ты говорила обо мне, как красиво рассуждала о легенде… Лгала? Теперь в твоих глазах я монстр? Ты звала, и я шел, ты гнала, и я отступал. Разве не смог бы я уничтожить твоего друга, помешавшего нам на той поляне?

Он слышит за тонкой дверью её зачастившее сердцебиение. Шумные вдохи и рваные выдохи, чует тепло там, где двери касаются её рука, где чуть ниже собственного упирается в дерево лоб. Должно быть, её глаза прикрыты, Катя старательно рассуждает.

– Ты мог сказать, что не нужно возвращать кольцо! Если бы ты сознался, все были бы живы! – Её голос надламывается, обида смешивается с болью. Из-за гибели её друзей? Из-за его предательства?

Щек приникает к двери, пускает по венам спокойствие, высвобождая силу. Привычно раздвоился во рту язык, вытянулись зрачки, удлинились клыки. Мир вокруг пропитался запахами, расслоился на сотни оттенков. Но поблек – он видел лишь красные всполохи её тепла через щели дверей.