Змеиный клубок

Влодавец Леонид Игоревич

— Куда ж я на нем полечу? — спросил Леха. — У меня же загранпаспорта мел у и вообще ни фига… Я свой-то паспорт, советский, не знаю где оставил. Наверно, виза нужна штатовская.

— Да-да, все нужно, но все можно очень быстро сделать. Правда, надо как-то попасть в Москву, в наше эмбасси. Там тебе сделают политическое убежище. У меня есть там знакомые, и это реально. На дипломатической машине вывезут в аэропорт и посадят в самолет. Там, у нас, в департмент оф Стейт, все будет работать само по себе: статус беженца, «грин кард», гражданство. Но быстро.

— И чего, я буду американец? — глупо спросил Леха.

— Будешь, потому что я не хочу, чтобы мой последний родственник был убит. Я не могу спокойно умереть, пока ты будешь тут и в опасности.

— А как же

насчет церкви и школы? — спросил Леха. — Ты же сказал, что ни копейки не дашь, а

раньше, в завещании, написал, чтоб я церковь и школу построил.

— Я все аннулировал. Завещание уже изменено, старый текст уничтожен. Все равно церковь и школа будут лишь прикрытием для разворовывания денег. У вас это умеют делать.

— Точно, — согласился Леха, — умеют. А только вот что я буду там, у вас, делать?

— Можешь ничего не делать, — сказал дядюшка, — и даже лучше, если так будет. Там налаженное дело, очень хорошие менеджеры, которые все смогут сами. Конечно, пока я верил, что ты бизнесмен, мне было легче. Я надеялся, что ты с энергией еще молодого человека будешь искать новые возможности, новые направления, сделаешь нужные улучшения, расширишь деятельность на здешнем рынке. Теперь, располагая информацией, я думаю: «Слава Богу, что ты оказался анэмплойдером, а не настоящим «модерн рашн». Пусть все будет как было, а ты поживешь как хороший человек». Потому что я знаю, если бы капитал попал в нечистые руки, репутация моей фирмы была бы подорвана.

В дверь постучали.

— Это, наверно, невеста, — забеспокоился Александр Анатольевич. — Мои не появились бы до тех пор, пока я не позвал.

Леха открыл дверь. Ольга подарила ему косой взгляд. Даже злой, если сказать точнее. Но вежливо произнесла:

— Милые мужчины, только что мой брат, господин Пантюхов, пригласил нас на завтрак к себе в номер…

СИГНАЛ

В тот самый момент, когда Пантюховы и Коровины усаживались завтракать, Галина Митрохина только-только проснулась. Проспала она долго и впервые за две недели достаточно спокойно и комфортно. Столько всего произошло — в пору было и впрямь свихнуться.

Открыв глаза и увидев какую-то незнакомую комнату, Галина стала вспоминать, как сюда попала.

Замелькало в голове одно за другим: появление в доме Аркадия Антонова, неравная борьба за влияние на Сергея, подруга Света и подстроенная пакость на вечеринке, страшная и омерзительная сцена скандала, который устроил Митрохин, попытка самоубийства, от которой запомнилась веревка, сдавившая шею, муки удушья и жуткий ужас перед тем, что так и не пришло… Потом пошли тягостные воспоминания о первом пребывании в психушке, возвращении оттуда в пустую квартиру, тоскливых вечерах и одиночестве. Это, наверно, были самые жуткие дни, самые ужасные, когда жить казалось невыносимым, а умирать — страшно. К тому, что потерян Сергей — он тогда еще был жив, — она привыкла быстро. А вот к тому, что Никитка и Мишка благодаря отцовской ярости оказались как бы и не ее детьми, — привыкнуть не смогла и была полностью уверена в том, что никогда не сможет привыкнуть. Когда Леха принес весть о смерти Сергея, она стеснялась себе признаться, что это известие даже вызвало у нее злорадство. Ведь она предрекала это. Он поступил так, как хотел, не послушавшись ее совета, и умер. Хотя, как выяснилось, всего лишь по нелепой случайности.

То, что тянулось неделями и месяцами, проскочило как одно мгновение. А вот то, что заняло всего сутки: налет Мосла и Лопаты, бегство за город в компании с Коровиным, жуткий бункер с мертвецами-скелетами и новеньким, будто вчера изготовленным, немецким оружием, перестрелка в деревне, человек-факел, сожженный ею, — вспоминалось подробно, по минутам и даже секундам.

Когда Леха застрелил у нее в доме Мосла и Лопату, ей казалось, что подручные Барона приходили ее убить. Но теперь, после недели, проведенной в психбольнице, она уже точно знала, что убить ее собирались лишь после того, как она откроет им тот секрет, который знала.

Она даже забыла, что знает Тайну. Ту, что ей доверил

Митрохин еще в те дни, когда им было хорошо вместе и ничего не стояло между ними. Даже о Бароне она еще не слышала. Тогда только-только произошло столкновение с Пантюховым после того, как Митрохин самостоятельно решил сунуться в Думу. Это был опасный шаг, который Сергей предпринял, лишь хорошо подстраховавшись. Во всяком случае, от того, что случилось с Лутковым, Меманишвили, Могилевским и Ларевым, как ему казалось, он смог себя обезопасить.

Лутков, единственный из всех участников той секретной заседаловки в октябре 1991 года, решившийся спорить с главой, уже через четыре дня после этого был убит. Потому что догадывался: Пантюхов рано или поздно перебьет всех участников своей «тайной вечери». В первую голову наиболее непокорных и опасных, во вторую — скрытных и неискренних, в последнюю очередь — наиболее верных и преданных, которые слишком много знают. Так и случилось. Лутков был непокорным. Мераб располагал самой крупной и наиболее жестокой бандой, которая вдруг решила, что ей все можно в области и в городе, хитрый Оскар Могилевский утаивал от общего фонда доходы, а Ларев был слишком молчалив и не любил информировать главу о том, что говорили о Пантюхове, когда его рядом не было. После того, как ему устроили ботулизм, Митрохин уже догадывался, что далее наступит очередь кого-то из них. Самых верных и преданных, которые усердно стучали друг на друга, щедро рассказывая Георгию Петровичу все, что он хотел знать. То есть глава явно должен был тем или иным способом добраться до Антонова, Суркова и самого Митрохина. Кадры требовалось своевременно обновлять.

Компромат на Пантюхова собирали многие. По разным причинам и обстоятельствам. Почти сразу же это начали делать те бывшие коллеги по партработе, которые либо считали его предателем, храня прочность убеждений, либо те, кому он, вопреки их ожиданиям, не сумел подыскать места в новых структурах. Потом к работе приступили бывшие диссиденты и бунтовщики «с дореволюционным стажем», которых в свое время отлавливал и рассаживал по дурдомам Воронков. Они тоже были в обиде за то, что их заслуги в пробуждении демократического сознания народа как-то позабыты и во власть их почему-то до сих пор не пускают. Но круче всего, конечно, мечтали подловить Пантюхова бизнесмены — и легальные, и теневые. Именно от них поступало больше всего самой солидной информации, где были не только многочисленные заявления о принуждении к даче взяток, но и всякие красивые бумажки со штампами «Глава администрации области», всяческие счета и калькуляции, сметы и векселя, видео- и аудиозаписи. Все это собиралось, само собой, не на виду и не в условиях широкой гласности. Митрохин нашел контакты с местными и московскими журналюгами, и те либо напрямую сводили его с теми, кто кое-что знал, либо продавали ему материалы по сходной цене.

До поры до времени весь этот компромат был довольно расплывчатый и на 80 процентов состоял из воды. Конечно, старички из бывшего общего отдела обкома, по старой памяти запросто заходившие в областные архивы, могли наксерить сколько угодно копий с документов, которые показывали, как коммунист Пантюхов эволюционировал в приспособленца, перевертыша и наконец предателя. Гром проклятий насчет Сахарова и Солженицына на областной комсомольской конференции, сохранившийся в протоколе 1976 года, очень уверенная поддержка перестройки, выраженная в несостоявшемся выступлении на XXV11 съезде КПСС (текст, подготовленный для делегата Пантюхова, был сдан в президиум съезда, а копия осталась в обкоме), наконец восторг по поводу демократических преобразований 1991 года — все это не очень согласовывалось между собой, но не было настоящим криминалом. По крайней мере, пока коммунисты еще не вернулись к власти. Не очень интересным было и раздобытое диссидентами заявление Пантюхова о добровольном сотрудничестве с органами КГБ. Таких заявлений и сами диссиденты (во всяком случае, не самая малая часть их) написали порядочно. Моральный облик оно, по демократским стандартам, конечно, не украшало, но посадить за сотрудничество с государственной организацией по закону никого не могли.