Змеиный поцелуй
Шрифт:
— Всё тело моё горит, Сарасака! И я умру, если не утолю мою страсть!
— Утром, — пообещал вождь. От старости его голос был скрипуч, как голос попугая. — У белого ятри хороший конь. Длина головы коня тридцать два пальца, длина туловища — сто шестьдесят пальцев, высота — восемьдесят пальцев. Очень хороший конь у белого ятри! Высших кровей конь!
А на следующее утро посреди гладкой возвышенности, окружённой лесистыми холмами, совсем рядом с деревней, вырыли большую яму и накидали в неё камней. Сарасака сложил из них жертвенник. Мара поднялась на холм и остановилась на каменистом выступе, нависающем над поляной. Вдали, за лесом, были видны край деревни с восьмискатной крышей судейского дома, река, как раз то место, где сжигали умерших. Мара наблюдала за старым
Время шло, но внизу ничего не происходило. Дрожащее марево чуть искажало коленопреклонённую фигуру. Сарасака поднимал руки горе, падал ниц, указывал рукой на пылающий жертвенник, но тщетно. Мара мерила каменный мыс шажками. «У него ничего не получается», — усмехнулась Мара. Она уже ступила на тропинку, чтобы сойти вниз, и вдруг на другой стороне поляны увидела…
— Змеи?! — удивлённо прошептала Мара.
Из леса выползало великое множество змей. Медленно, точно нехотя, они приближались к яме с жертвенником. Некоторые из гадов пытались повернуть обратно, но невидимая сила перегибала их и направляла к огню. Зловещее шуршание послышалось совсем рядом. Трава вокруг каменного выступа зашевелилась. Ползли змеи. Земля внизу, казалось, ожила. Как речная вода огибает островок, так ползущие огибали молящегося вождя. Змеи падали в яму, и запах палёного вскоре достиг утёса, на котором застыла поражённая Мара. С молчаливым преклонением смотрела она вниз на Сарасаку.
И вот он поднялся и, подойдя к каменному выступу, крикнул Маре:
— Пространство, на котором слышится мычание буйволицы, очищено от змей.
5
С детства привыкла Мара к кочевой жизни, кострам, звукам наковальни, лаю собак и мычанию буйволиц. Племя кочевало по Ындии. Неподалёку от деревень наты разбивали свои лагеря, ставя пёстрые незатейливые шатры. В разноцветных лохмотьях входили наты в деревню под весёлые звуки наггары [14] , под скрип телег, под приветливый галдёж деревенской голопузой детворы, под растерянный лай собак. Одни из натов пели, другие плясали, были среди них и акробаты, умеющие танцевать на канате, который натягивали между бамбуковыми шестами. Вождь Сарасака научил Мару заклинать змей, и в этом ремесле она достигла совершенства. И ещё долго развлекала бы она деревенских ротозеев, приторговывала бы опиумом, но одна случайность изменила всю её жизнь.
14
Наггара — барабан.
В городе на морском побережье, где наты давали представление, на зрелищной площадке, Мара увидела пророка Ишара. Должно быть, благочестивым поведением в своих прошлых жизнях пророк заслужил красноречие и уважение людей. Говорили, что он женат на изгнанной принцессе, хотя сам принадлежал к низшей касте. Он высмеивал касты, но, главное, веще говорил о том времени, когда все религии объединятся в одну вселенскую веру в единого Бога. Мара без удивления слушала пророка, а после проповеди подошла к нему. Кончик чалмы Ишара точно рог торчал над ушной раковиной с замысловатым узором. Мара сказала пророку, что сама много раз думала так, как он говорил, но не решалась поверить себе. Высоченный Ишар улыбнулся так, как всегда улыбался тем, кто внял его проповеди, и сказал:
— Доверяй себе! Смелее! У тебя, дева, большое будущее! Ты — не простой человек, — пророк посулил Маре трудную, но счастливую жизнь. И продолжил: — Тебя полюбит сын брахмана, и ты станешь его женой, когда он будет жрецом новой объединённой религии!
Однажды фиалковым вечером Мара доила буйволицу и отчётливо услышала голос какого-то невидимого существа. И испугалась, хотя голос был довольно приятным. На всякий случай сделала знак от злых
15
Асуры — демоны.
— Не бойся меня, Мара! Я тот, с кем ты была в своей прошлой жизни.
— Но кто ты? И кем я была в своей прошлой жизни? — спросила Мара и расправила брови.
— Вы, люди, подвержены времени, и для вас прошлые жизни как бы не существуют. А я вижу…
Мара пришла в тихий восторг от льстивых речей и замерла в ожидании чего-то необычного, потому что наверняка знала, что говорит с богом. Она не видела его, но чувствовала благоухание ароматной воды, притираний и благовоний для рта.
— Божественный, почему ты почтил меня своим присутствием? — волнуясь, спросила Мара.
— Ты — моя небесная невеста, изгнанная за мнимое прелюбодеяние. Я не могу соединиться с тобою, потому что мы пребываем в разных мирах, но наступит время, и мы снова будем вместе. Но для дела, которое боги задумали на Земле, ты должна ответить взаимностью сыну деревенского брахмана. Он уже видел тебя во время представления и воспылал страстью.
— Я сделаю всё, что ты скажешь, — заверила Мара. Так между ними зародилось заговорщицкое согласие.
Офонасей не знал и не мог знать, что в тот день, когда его атаковала змея, Арун и Мара, перед тем как зайти в хижину на краю рисового поля, удалились в недавно проснувшийся лес. Арун нёс корзину со змеёй и ритуальный коврик. Когда Мара, сидя на нём, с закрытыми глазами распевала заклинания, Арун, прислонившись спиной к дереву, не моргая, глядел на сжатый кулачок Мары, точно опасаясь, что она не удержит горчичные зёрна, и змея вернётся с полпути и укусит ту, кто её направила.
— Нам пора, Арун! — ободрила Мара. И они вернулись на край рисового поля. Кулачок левой руки Мары был по-прежнему крепко сжат.
Деревенский брахман, обследуя чуткими пальцами ранки на лбу укушенного ятри, обнаружил пыльцу горчичных зёрен. И подумал: «Кто-то шкодит чарами и посылает змею, чтобы…» Кто и зачем это делает, старый брахман не знал. Вслух он необыкновенно мягко отозвался о змее с девичьим сердцем, сказал, чтобы подбодрить ятри, такого бледного, будто от него всё живое отхлынуло. И балованные голопузые дети, и морщинистые старики с удивлением воскликнули: «О!» Брахман выпрямился и взглянул на то место в соломенной крыше, куда ускользнула змея. Он оказался наблюдательным. Здесь, на рисовой соломе, пыльца от горчичных зёрен тоже оставила едва различимый след. Когда Мара спросила ятри о происхождении безобразного шрама на его лице, а ятри рассказал о нём, Мара повернулась к Аруну и шепнула:
— Нам пора!
И они, поспешая, пошли к тому месту в лесу, где оставили ритуальный коврик и пустую плетёнку с открытой крышкой. Они ждали змею. Мара сидела на коврике, а Арун очарованно глядел на свою возлюбленную. Её смуглая бронзовая кожа блестела. Убогая одежда подчёркивала ладную фигуру Мары. В траве долгожданным извивом скользнула змея и заползла внутрь плетёнки. Арун захлопнул крышку и помог Маре разжать онемевшие пальцы. Зёрна просыпались на коврик.
— Ты боялся за меня, Арун, почему? — спросила Мара, лукаво поглядывая на сына брахмана.
Арун с волнением наблюдал, как нежно раскрываются и закрываются губы любимой. Они были цвета красноспелого перца.
— Ты же знал, что у этой змеи ядовитые зубы слишком далеко в пасти, чтобы причинить вред человеку.
— Укус укусу рознь… И если бы ты просыпала зёрна…
— А я волновалась за ятри, — поддразнивая Аруна, сказала Мара и улыбнулась губами цвета красноспелого перца.
Маре не пришлось изображать страсть к ятри, на чём настаивал божественный голос. Когда она видела или вспоминала ятри, волоски поднимались на всём её теле. И Арун почувствовал неподдельную страсть своей возлюбленной к белому человеку.