Змеиный поцелуй
Шрифт:
— Всё будет хорошо, Мара!.. Мы ушли от них, — успокаивал я её.
Не то чтобы я очень верил, что всё будет хорошо, — мне было немного неловко, что я овладел ею как бы без её согласия.
— Мы купим коня, купим бесерменские одежды, и никто нас не узнает.
Дышал я тяжело… Шли мы с непомерной быстротой. Шли под звёздным крошевом. Спали на ходу. Я вёл её, спящую, когда спала Мара. Она вела меня, спящего, когда спал я. Мы спешили, хотя давно уже были за пределами княжества… Может быть… В изнеможении плелись по чужим дорогам… И по бездорожью… Иногда среди спешки я замечал на обочине камень с
56
После описываемых событий прошло немало дней.
Мужчина и женщина подошли к горделивой городской стене, когда (как пишут бесерменские витии) солнце-стражник ушло во мрак запада, а месяц — царь звёзд — вышел с восточной стороны. Безлюдные врата ещё не были закрыты. Дозорные насиловали гетеру и не обратили на вошедших внимания. Мужчина и женщина плутали по узким улочкам с глинобитными хижинами. Блудные стоны гетеры ещё долго были слышны. Мужчина и женщина часто оглядывались. Порой им казалось, что за ними кто-то идёт. Заглянули в крохотный дворик. Под навесом, скудно освещённым фитильком масляничной плошки, сидели люди. Мужчина назвал чьё-то имя. Ему ответили. Довольно миролюбиво. Мужчина заговорил на языке, не понятном женщине, и та забеспокоилась. Низкорослый мужчина повёл пришедших по тем же переулкам, по каким они недавно плутали. Каким-то непонятным образом вышли за городскую стену. Шли берегом моря. Потом плутали по лесистым крутым берегам. Из темноты вдруг появился маленький человек и о чём-то взволнованно заговорил с провожатым. Женщина дёргала за рукав мужчину.
— Что? Что он говорит?
Шум моря мешал ясно услышать разговор.
— За нами кто-то шёл, но потом потерял нас, — сказал Офонасей.
Мара немного успокоилась, будто заручилась уверенностью.
— Он говорит, что спрячет нас.
И снова берегом моря пошли к городу. Шли странно и, конечно, запутали слежку, замотали её. Если она, конечно, была. Вдогонку никто не бежал. Снова плутали между глинобитных хижин, снова зашли на чей-то двор, более просторный, чем тот, где нашли провожатого. Он запер Офонасея и Мару в комнате без окон. Понятно, сосудов для освежения воздуха не поставили. Офонасей улёгся на пол. Духота была страшная. В щели над дверью виднелась полоска ночного неба. Мара прилегла рядом и нежно положила руку Офонасею на грудь. Мара что-то ворковала вполголоса. Офонасей точно видел глаза женщины, полные желания. Но совесть укоряла его, и, испытывая известную неловкость, он сказал Маре то, что уже не первый день собирался сказать и не решался:
— Мы христиане…
Рука Мары напряжённо замерла.
— …Но так получилось… С тобой… Там, в джунглях… У меня теперь одна надежда: на милосердие Господа. И я надеюсь. Иначе от отчаяния можно… пропасть окончательно для жизни вечной и бесконечной.
Рука Мары взлетела с груди Офонасея, как мягкое куриное пёрышко на ветру. Мара отпала от мужчины и отвернулась.
— Офонасей, неужели ты и в самом деле ни о чём не догадываешься? — спросила Мара после некоторого молчания.
— О чём, Мара? — спросил Офонасей, чувствуя по тону женщины, что она хочет в чём-то признаться.
— Господи! — прошептала Мара, должно быть, взглядом взывая к звёздам в тонкой
— Слава Богу, пока вижу.
— И луну?
— И луну.
— Они были свидетелями!
— Свидетелями чего, Мара? — спросил Офонасей, сам удивляясь своему тону, который не подозревал о предстоящем признании Мары. — Ты говоришь загадками.
— Свидетелями моей любви.
— Ты любишь? — тон Офонасея не допускал сомнения, что он удивлён. — Но кого? Ты говоришь про Аруна?
— Я говорю про тебя!
И Офонасею показалось, что Мара прикрыла глаза.
— …Я тебя тоже люблю… как сестру.
И вспомнил то, что произошло на тропе, в джунглях. Мара покачала головой, очевидно, вспомнив то же, что и Офонасей. Слова неправды сделались в устах Офонасея кровью. А Мара заговорила о любви. Офонасей слушал молча, дышал ласковой лестью. Кольцо бесовской прелести сужалось. Мара сделалась озорна и как бы поглупела…
— Не балуй, — сказал Офонасей и… пал жертвой обольщения.
57
Когда полоска над дверью посветлела, во дворе послышался шум. Офонасей и Мара прильнули к дверной щели.
— Что это принесли?
— Железные гробы, — пояснил Офонасей.
— А что это за люди с мешками на руках? — спросила Мара.
— Это парсы — носильщики трупов.
— Кто-то умер? — спросила Мара.
Её била дрожь, ибо она догадалась, для кого принесли железные гробы.
— Парсы должны помочь нам, — не очень уверенно сказал Офонасей.
Один из носильщиков направился к двери. Шёл по-хозяйски. Это был тот человек, которого ночью повстречали в приморском лесу. Офонасей и Мара отступили от двери.
— Кажется, он что-то хочет сказать нам, — голос Мары подрагивал.
— Носильщики трупов никогда не разговаривают с живыми, — вылетело у Офонасея.
— Вчера ночью из города нас выводил мертвец?
Офонасей не знал, что ответить. Должно быть, и парс плохо держит свою веру.
Дверь распахнулась, и из света вышел низкорослый человек с маленькими детскими ручками. Офонасея поразил собачий взгляд парса.
— Если хотите выжить, — произнёс носильщик трупов, — слушайте меня внимательно… Сейчас вас положат в гробы и понесут к башне. Там положат на покатой плоскости в гробовые ниши. Когда носильщики уйдут, а они все — мои сыновья, как только захлопнется дверь за ними, переворачивайтесь на живот и закрывайте голову руками. И не бойтесь коршунов! Живую плоть они не тронут. Лежать вы будете нагими. Потому что моим сыновьям надо вынести из башни погребальные одежды и сжечь их на глазах у тех, кто заплатил за вашу смерть.
Офонасей и Мара переглянулись. Но маленький парс не счёл нужным что-либо объяснять и продолжал:
— Ждите, пока стервятники разделаются с плотью мёртвых, которых мы похороним вместе с вами. Коршуны отлетят, а вы ждите меня, ждите молча. Не вздумайте разговаривать в башне забвенья!
— А нельзя обойтись без мертвецов и коршунов? — взмолилась Мара.
— Нельзя! — отрезал парс, жутко, по-собачьи глянув на Мару. — Надо, чтобы люди, которые заказали вашу смерть, увидели, что коршуны пируют. К тому же я уже сказал, что умертвил вас.