Змей – история одного злодея
Шрифт:
Утром мы прибыли в часть, и началась действительно новая, неизвестная мне до этого жизнь. Для деревенского парня типа меня это была действительно крайне интересная и познавательная часть жизни. Три месяца нас учили ходить строевым шагом и заставляли учить устав. И мы готовились принять присягу и отбывать уже к основному месту службы. Но тут случились два события, которые стали логическим продолжением нашего спора на перроне. Ну, во-первых, началась война в Афганистане, и по всем учебкам и военным частям пошел сбор добровольцев для отправки в Афганистан. Ну а во-вторых, Николай в числе первых записался в эти самые добровольцы, записав туда и меня. Выбив обещание с командира, что он обязательно отправит нас
Я тогда как будто плыл по течению, все происходило не совсем по моему желанию. Сейчас, вспоминая прошлое, я все время пытаюсь представить, если бы я поступил по-другому, как бы сложилась моя жизнь? Вот не пошел бы я на поводу у Николая и не попал бы в Афган, как бы оно сложилось? Я позже тысячу раз жалел о принятом тогда решении, я проклинал Николая и про себя, и вслух. Но постепенно, с возрастом, я осознал, что это не было ошибкой, и в итоге принятое тогда решение провело меня по крайне интересной жизни. Можно сказать, я прожил четыре жизни обычного человека, а может, и больше. Ну, по крайней мере, дней рождений я могу праздновать очень много. А не повернуло бы меня тогда в этом направлении, я, наверное, вернулся бы в деревню и все-таки бы спился в конечном итоге, несмотря на непереносимость спиртного.
После того, как мы написали заявления о вхождении в добровольческую миссию, для отправки в Афганистан нас привели к присяге раньше сослуживцев и отправили в другую часть самолетом. От нашей части было сорок человек добровольцев, и нас переправили самолетом сначала в Узбекистан для дополнительной подготовки. Я впервые летел в самолете, и это тоже одно из моих базовых воспоминаний. Мне все еще было все интересно – после скучных восемнадцати лет деревенской жизни последние четыре месяца были настолько насыщены событиями, что мне и до сих пор кажется, что я родился в тот день, когда почтальон принес повестку в армию. И сколько мы потом разговаривали с Николаем, у него было точно такое же ощущение. Мы, двое деревенских парней, для которых даже солдатская еда казалась пищей богов, мы дружно не понимали, что так морщатся городские, чем они недовольны. Тогда вот, в самолете, нам дали сухой паек и по фляге с водой. В сухпайке были галеты и консервированная ветчина. Мы с Николаем с трепетом открыли одну банку и ели ее как драгоценность. Я до сих пор помню тот вкус, хотя потом ветчина и галеты мне вставали поперек горла, но вот тот первый раз я помню до сих пор. Лейтенант, который нам выдал пайки, смотрел на нас тогда с усмешкой:
– Салаги, – с улыбкой говорил он, – жрите, скоро вас с этих консервов блевать будет тянуть.
Он был прав, но тогда, в самолете, мы были в восторге. Я помню все из того самолета: и дверь в кабину пилотов, которая была открыта. И БМП который стоял за рядом пассажирских сидений. И запах смесь керосина и дизеля, которым этот самолет пах насквозь. Помню, как нас трясло на высоте, и мы бегали к пилотам, чтобы узнать, что случилось. Пилоты, улыбаясь, говорили:
– Не бойтесь, салаги, это просто воздушные ямы.
Я стоял около двери и с восхищением смотрел на облака далеко внизу. Я даже запомнил те облака, сейчас, когда закрываю глаза, я их помню. В общем-то, вся моя память о моей жизни состоит из таких вот воспоминаний, между которыми что-то было, но это что-то в какой-то серой мгле. А эти вот воспоминания, как яркие пятна, шарики, которые лежат на полочке моего мозга. Вот и сейчас, когда я все-таки решил писать свои воспоминания, я начал с самых первых, которые есть у меня на этой самой полочке. Наверное, если я постараюсь и вспомню, что было до этого момента, я и вспомню, но точно не захочу про это писать. Хотя кто его знает, будет ли это кто-то вообще читать? Кому интересна жизнь старого вояки, который закончил ее… Ой, ладно, не буду переживать и забегать вперед.
Мы прилетели
– Ребята, я вас запишу, но у меня будет к вам просьба: вы не должны уходить из армии после окончания срочной службы, государство в вашу подготовку вложит очень много государственных средств, и вы должны остаться и продолжить службу.
Он это говорил таким тоном, чуть ли не просящим, я стоял и не верил своим ушам. Для меня армия все еще была праздником, и тут отец-командир говорил, что этот праздник может быть вечным. Я, наверное, тогда впервые выпалил раньше Николая:
– Товарищ подполковник, я твердо решил связать свою жизнь с армией, вы даже не сомневайтесь.
А после была настоящая учеба. Не то, что мы проходили там, на материке, там нас учили ходить и показывали основные виды оружия. Тут нас били и гоняли. Били больно и регулярно. А в промежутках между избиениями и изматывающими марш-бросками мы сидели в учебных классах, где нам читали лекции. Одну из таких лекций я запомнил буквально дословно: “«
Военный приказ, что это такое и почему он подлежит обязательному и беспрекословному исполнению. Так как шахматная доска войны не видна солдату, солдат должен выполнить приказ и поставленную задачу. Он может применить смекалку и добиться достижения цели с наименьшими потерями, но задачу он должен выполнить любой ценой. Так как на кону может быть гораздо большая цена, о которой солдат не имеет ни малейшего понятия”».
Лекций было много, мы не придавали тогда значения, нам казалось, что все это бред старых маразматиков. Нам казалось, что только практические занятия имеют смысл, пусть там нас и бьют. Но сейчас я могу сказать с точностью, что значение тех лекций имело ценность в сохранении жизни на поле боя существенно большую, чем владение штыком или автоматом. Но тогда мне занятия в полевой стрельбе нравились гораздо больше. Нас учили стрелять из всего оружия, которое было, и рассказывали его устройство и прикладное значение. И на эти занятия мы шли всегда бегом. К тому же там патронов не жалели, и стреляли мы до ожогов на руках.
Были у нас и экзамены, которые определяли нашу готовность к дальнейшей службе. Вот тут мы с Николаем показывали совсем разные результаты. Все, что было связано с физической силой, Николай сдавал на отлично, а мне вот существенно легче давалась теоретическая часть и языковая подготовка. Как тогда выяснилось, от моего отца мне досталась не только змеиная внешность, но и склонность к языкам. Обнаружить эту склонность раньше я не был в состоянии, так как в деревенской школе не было иностранного языка. А тут нам давали простые фразы на дари и пушту, которые откладывались у меня в голове с первого раза. На это сразу обратил внимание преподаватель, майор Снегирь.
– Я буду писать рапорт о дополнительной подготовке для вас, Виктор. У вас склонность к языкам, вы буквально хватаете все на ходу.
Но мне тогда хотелось на передовую, и я просил не делать этого. Снегирь рапорт все-таки написал, но нас с Николаем оставили в одной роте. Через три месяца дополнительной подготовки нас определили к Добрыне.
Добрыня был боевым офицером, легендой, о которой ходили слухи. Попасть к нему хотели все, кто проходил обучение. Он был в звании капитана и в возрасте 38 лет имел все возможные боевые награды того времени. Ходили слухи, что он даже был представлен к званию Героя СССР, но где-то потеряли бумаги, и пока что этого не произошло. Он был из тех командиров, которые шли наравне с солдатами в бой, а солдаты готовы были отдать жизнь за него. Когда нам выдали предписание об успешном окончании первичной подготовки школы и назначении в его роту.