Змей – история одного злодея

Булатов Алексей Юрьевич

Второй самолет в своей жизни я запомнил не меньше, чем первый. Мы летели из Узбекистана в Афганистан, в новой форме с полным боекомплектом. Я запомнил выдачу оружия и напутственную речь инструктора:

– Там автомат это ваша рука. Тут вам его выдавали только для стрельбы, а там вы будете с ним ложиться спать и просыпаться. Вы должны беречь его, как бережете собственную руку, следить за ним, холить его и лелеять его.

Я летел в самолете и обнимал мой автомат, я холил его и лелеял его. Мы все еще не понимали, куда летим, все еще в голове рисовались геройские картинки и в сердце полыхала эйфория. Первый крах всех наших иллюзий произошел вместе с опустившимся трапом самолета. Как только он закончил рулежку и опустил трап, мы увидели раненых солдат, которые начали грузиться в самолет сразу после того, как из него вышли мы. Вот тогда первый раз в жизни я почувствовал

запах войны. Не знаю, как для кого, а для меня запах войны это смесь запаха немытого человеческого тела с запахом спекшейся крови и гноя. Этот запах меня преследовал все время, пока я был в Афганистане. Иногда к нему примешивался сладкий запах пороха, и тогда картинка была полной. Любая мелкая рана в Афганистане начинает источать запах в течение нескольких часов. Вот когда открылся борт самолета и в лицо пахнуло жаром, я и почувствовал этот самый запах. Я помню лица своих сослуживцев, с которыми мы летели в самолете, когда они увидели множество раненых, занимавших места, на которых мы только что сидели.

Авганистан

Первым человеком, который встретил нас в Афганистане, был старший лейтенант Прохоров. Нас было десять человек, которые были определенны в роту Добрыни. И он приехал за пополнением в Баграм, куда мы прилетели, чтобы встретить нас и сопроводить в часть. Приехал он за нами на «буханке» со снятыми дверьми. Помню, когда мы сели в этот видавший виды УАЗ, он сказал:

– Сидеть на полу, смотреть во все глаза, если что – из машины бегом и в кусты занимаем оборону.

Мы сидели тихо и ехали по разбитым дорогам, подлетая на каждом ухабе. Ехали мы часа три или четыре, мне тогда казалось, что никакой войны тут нет, а есть только пустыня и гористая местность. И дикая жара. Но когда мы доехали до части и вышли из машины, война вернулась в виде трупа старшего лейтенанта Прохорова, который сидел рядом с водителем, а в лобовом стекле зияла маленькая дырочка. Водитель, который вез нас, как только заехал в часть, остановил машину и куда-то убежал. Мы вытащили тело старшего лейтенанта и положили его рядом с машиной. Тело уже успело окоченеть, видимо, снайпер сработал где-то недалеко от города. Мы стояли вокруг него, сняв шлемы, все еще не понимая, что мы попали на войну. И тогда мы познакомились с Добрыней.

– Ну что салаги, трупов не видели? А ну марш квартировать, нечего вам тут делать.

То, что это был Добрыня, мы поняли сразу. Мужчина средних лет с богатырским телосложением, светлыми волосами и пронзительным взглядом. Он был в гимнастерке без погон, но мы сразу поняли, что это офицер, и вытянулись, как нас учили в учебке.

– Оставить, сволочи! Оставить! – заорал он на нас. – Вы меня что, на тот свет отправить хотите? Мы тут, суки, не в штабах! Нас тут убивают!

Мы ошалело уставились на офицера, а он, уже успокоившись, добавил:

– Снайперы, стараемся не пускать их к части, но не всегда выходит. Так что тут честь не отдавать, вон Прохоров форму с погонами нацепил, теперь хоронить будем. Так что отставить, тут просто без знаков, по-простому.

Я потом только понял значение его слов, все-таки доходило достаточно медленно, почему такие правила. Это была странная война, совсем не такая, как мы видели в фильмах про войну. Тут не было врагов днем, но вечером все вокруг становились врагами. Я не понимал тогда ни смысла, ни своего места, но я учился.

Добрыня учил нас убивать, до этого в учебке нас учили драться. А Добрыня учил нас убивать. В общем-то, многие из тех приемов, которые он нам показывал, мы уже проходили в учебке. Но тут на любом приеме он делал акцент на том, чтобы противник был уничтожен.

– Запомните, салаги: доброта и человеколюбие остались там, дома, вернетесь и опять будете добренькими и человеколюбивыми. Тут у вас нет друзей, даже если днем они вам улыбаются и угощают чаем, ночью они постараются воткнуть нож вам в спину. Поэтому любой удар исключительно на поражение, тут или вы их, или они вас, поэтому на тренировках полный контакт, я только не ломаю вам кости.

И нас опять били, правда, в этот раз у нас начинало что-то получаться. В дело нас пока что не брали, в основном мы были внутри части и стояли в карауле. Но в то время все было спокойно. Война была где-то там, мы иногда ее слышали. Иногда видели в виде трупов, которые неожиданно появлялись и в нашей части. Они не давали нам расслабиться. Ну еще мой новый напарник и друг, с которым я тогда познакомился, Дженибек. Добрыня специально свел меня с ним, так как в моем

деле было указано про склонность к языкам, а Дженибек был таджиком и владел дари. Так что я учился у него языку. Вообще таджиков старались не присылать в Афганистан, так как у них тут тоже что-то срабатывало, что они могли встать на сторону душманов. Но Дженибек был уникальной личностью, он был родом из Москвы, он там родился и вырос. Его родители – врачи, которые тоже почти всю жизнь прожили в Москве. Он был младшим ребенком в семье, самым любимым и самым разбалованным. И это привело к тому, что он бросил институт и чуть не загремел в тюрьму. И уже прокурор предложил ему выбор: либо армия, либо тюрьма. А уже в армии он выбрал путь в Афганистан и разведроту, куда его с удовольствием отправили, так как он был носителем языка, максимально близкого к местному. Вот и я тогда учил свой первый язык, который давался мне действительно легко и просто. Ну еще Дженибек научил курить меня траву. Травы тут было много, достать ее было просто. Эта привычка долго преследовала дальше меня по жизни, но мне казалось, что в ней нет вреда. Дженибек говорил:

– Это много лучше, чем алкоголь, алкоголь, он травит организм, а это только помогает организму, это полезно.

А вот Добрыня не одобрял этой привычки и говорил:

– Это зараза та еще, уж лучше раз в неделю 0,5 водки выпить, а с этой дури тупеешь.

Я позже пришел к выводу, что и то, и то дрянь, которая губит людей, но тогда, молодой, я радовался, что нашел себе замену алкоголю.

Дни в Афгане сменялись днями, нашей задачей была разведка на десять километров от лагеря с проверкой движения душманов и доклад в часть и в центр об их перемещениях. Я учил язык, и мы ходили группами из десяти-пятнадцати человек. Я уже думал, что вся моя “«срочка”» так вот и пройдет, но потом стало жарко. Сначала начались обстрелы из минометов по ночам. Это было крайне неприятно, мы несли серьезные потери. Нам был дан приказ выявить места, где душманы хранят боеприпасы. И мы из кожи вон лезли и пытались это выяснить. Тогда я убил своего первого “««духа”»». Мы с Николаем и Дженибеком остались в дозоре на ночь, в надежде выследить минометный расчет. Мы залегли в камнях, в пяти километрах от лагеря, и, стараясь не шуметь, ждали. Когда стемнело, нам повезло: группа из семи душманов с ящиками вышла на нас. Они прошли мимо чуть ниже нашей лежки, по тропе, и на полянке, которую мы днем как раз и определили как идеальную точку для обстрела, начали устанавливать минометы. Мы вдарили из автоматов, по трем секторам, как нас учил Добрыня, и спустя две минуты на поляне не осталось живых. Мы выждали двадцать минут, чтобы исключить подход подмоги, и пошли проверять поляну. Я пошел в тот сектор, в который я стрелял, и обнаружил там один труп и одного трехсотого. Он увидел меня и потянулся к оружию, которое лежало от него далеко. И я добил его. Что меня тогда удивило, так это полное отсутствие какой-то реакции внутри. Я столько слушал историй про то, как солдаты переживают за первую кровь. А у меня внутри ничего не шевельнулось. Может, конечно, сказалась усиленная подготовка последнего месяца. Николай тоже мне сказал, что особенно ничего не почувствовал, ну убил и убил.

– Что поросенка резать, что человека, не вижу разницы.

Потом я уже, конечно, узнал, что все-таки просто так в разведку не берут и что есть определенные психологические моменты, по которым и берут в разведку.

Мы тогда притащили минометы в часть, и за это мы получили благодарность. Нам повезло, ящики, с которыми ходили «духи», были с нестертой маркировкой, а внутри лежали даже упаковочные листы с маркировкой НАТО. Добрыня прямо сиял от удовольствия:

– Ну молодцы, ребята, ну молодцы! Теперь главное все это доставить до точки, хотя все равно, конечно, никто не поверит, будут говорить, что это мы сами подбросили, но все равно. Представлю вас к награде за такую добычу.

Потом опять шла скучная служба, день сменял день, сейчас в памяти это все как одна мгла песочного цвета. А потом случился апокалипсис. Рано утром в день, когда на небе висели облака и собирался идти дождь, по нам ударили с трех сторон одновременно. Ударили жестко и плотно. Половина части полегла, наверное, в первые двадцать минут боя. Но выжившая половина смогла занять оборону согласно расчета и ответить противнику. Я помню, как лежал за мешками с песком и бил очередь за очередью по фигурам, которые лежали вдали. Как били с вышек пулеметы. Потом пришли вертушки и накрыли с воздуха “««духов”»». И бой был окончен. Мне тогда показалось, что прошло не меньше целого дня, но по факту прошло не больше часа. Потом мы собирали трупы и складывали их для эвакуации.