Значит, ты жила
Шрифт:
— Следователь Лешуар человек добросовестный, он всегда старается вникнуть в сущность дела.
Черт! Надо же было мне нарваться на педанта! Многообещающее начало!
— Но, Боже мой, мэтр, какую же иную версию можно выдвинуть вместо моей? Я же не виноват, что случилась авария и мне пришлось вернуться домой…
— Разумеется!
— Я хотел добраться до Анже на поезде. Но поезда не было!
Она встала.
— Ну конечно, мосье Сомме, что касается меня, я не сомневаюсь…
— Вы не сомневаетесь, а сами спрашиваете
Она опустила голову.
— Я… я должна была задать вам этот вопрос: моя профессия…
Бедная малышка! Ее профессия… Эта профессия так же мало подходила ей, как мне — моя. Она была создана для другого, для жизни на свежем воздухе рядом с мужчиной… Она была создана для жизни, которой ей никогда не придется познать, ибо у нее-то не хватит сил завоевать такую жизнь…
— Вы счастливы, мэтр?
Она залилась румянцем.
— Странный вопрос.
— Сколько вам лет?
— Однако, мосье Сомме!..
— Ох, я не должен бы, но мы же с вами не на светском приеме; в конце концов — я убийца и могу себе позволить не считаться с приличиями.
Она покачала головой.
— Вы не убийца, мосье Сомме… Вернее, не обычный убийца.
Она сама не подозревала, насколько была права.
— Так сколько же вам лет?
— Двадцать восемь!
— Не замужем, это я понял… У вас есть жених?
— Нет.
— Итак: мама, плохо идущие дела и старая квартирка с трофеями, которые остались от прошлых поколений и от которых вас тошнит?
— Почему вы мне все это говорите?
— Потому что вы мне симпатичны, моя крошка…
Подследственный, разговаривающий покровительственным тоном со своим адвокатом, называющий ее «моя крошка», дающий ей советы, расспрашивающий о ее личной жизни — такую уморительную сцену наверняка не часто можно наблюдать в государственных тюрьмах.
— Видите ли, мэтр…
— Да?
— Вам не хватает свежего воздуха!
Она нахмурилась.
— Вас связывает старенькая мама? Надо срочно перерезать путы… Для начала пойти к хорошему парикмахеру — у вас прическа как у служаночки, отправившейся на гулянку!
Еще и это сорвалось у меня с языка. Я пожалел о своих словах, увидев в ее глазах слезы.
— Извините, но это правда.
— Я… Не так давно со мной произошел несчастный случай, нога еще не совсем зажила и…
— Ах, значит, вы хромаете не от рожденья?
— Нет, я упала у нас в доме на лестнице.
И оттого, что она упала в своем доме на лестнице, она сожгла себе волосы в какой-то захудалой парикмахерской своего квартала! Как адвокату ей недоставало логики… Мне явно стоило опасаться за свою защиту.
— Вы насмехаетесь надо мной, — вздохнула она. — Я знаю, я смешна. Знаете, если вы хотите взять… другого адвоката, это еще возможно. По закону вы имеете право.
Она хотела принять гордый вид, но вместо того, чтобы сказать «другого адвоката»,
— Я не желаю другого адвоката, кроме вас, мадмуазель… Я уверен, что вы сумеете добиться моего оправдания!
Она смущенно улыбнулась. Потом ее лицо омрачилось.
— Не слишком-то тешьте себя иллюзиями. Все-таки вы убили двух человек, мосье Сомме. Вы единственный, кто забывает об этом!
Вот так-то!
Довольная, она вышла из камеры, не добавив ни слова. Только что она заткнула мне рот, а это являлось для нее своего рода важной победой.
Мы встретились снова во второй половине дня в кабинете следователя Лешуара. На этот раз на нем была рубашка с нормальными рукавами. Однако ее нежно-сиреневый цвет, учитывая серьезную должность Лешуара, казался неуместным. Он постарался исправить впечатление белым целлулоидным воротничком и черным галстуком.
Все это не мешало ему походить в этот день на рисунок Пейне, на слегка наводящего тоску Пейне.
Секретарь по-прежнему напоминал толстую сытую жабу, и по-прежнему перед ним лежала стопка белой бумаги. В этот раз он взглянул на меня с интересом — один только взгляд из-под тяжелых век, лениво скользнувший по мне. Затем он взял ручку и заточил кончик пера о неровный край чернильницы.
— Добрый день, мэтр Фуко; добрый день, Сомме!
Я выбрал стул, Сильви Фуко села в жалкое кресло под «ампир», из которого торчал конский волос. Воцарилось тягостное молчание. Перед следователем лежало несколько листочков разного формата, и он занимался тем, что накладывал их один на другой, начиная с большего, так, чтоб совпал один из уголков. Господи, до чего эта операция меня раздражала! Мне хотелось кричать! Я нервничал! Я злился на всех этих людей за то, что они нарушили мой покой. Почему они не оставят меня в тишине моей камеры? Мне нравился ее тусклый, какой-то потусторонний свет. При этом свете так хорошо мечталось. Он не отпугивал мои мечты. Мне нравился вделанный в стену деревянный стол, жесткая кровать, на которой я отдыхал куда лучше, чем на нашем «прежнем» ложе. Я спал на ней один! Вот почему это была настоящая постель!
Разумеется, мэтр Сильви Фуко после всего, что я наговорил ей сегодня утром, сочла нужным изменить прическу. Она сделала сбоку пробор. Пробор, который решительно ничего к лучшему не изменил.
— Сомме, сегодня я хотел бы, чтобы вы рассказали мне о своей поездке в Анже…
— Я уже рассказывал о ней, господин следователь.
— В таком случае повторите свой рассказ!
Он чуточку повысил тон, желая поставить вещи на свои места и показать мне, что допрос ведет он… Он, и никто другой!