Знак белой лилии
Шрифт:
– Нет, в основном это делал сын Олег на своих страницах. Много там и семейных фотографий.
– Выходит, что мальчик любил свою мать, – обронила Мирослава.
– Что в этом удивительного? – спросил Морис, искренне любивший свою собственную мать.
– Ничего, – ответила она. – Меня скорее удивляет то, что ее любил муж.
– А что, мужьям воспрещается любить своих жен? – Миндаугас недоуменно изогнул правую бровь.
– Не в этом дело, – поморщилась Мирослава.
– А в чем?
–
– По-моему, она тщательно следила за собой, – произнес он.
– Почему ты так решил?
– На снимках не бросается в глаза разница в их возрасте.
– Тебе только так кажется. Вспомни пословицу: «Хоть в работе, хоть на ложе, а все лучше помоложе». Впрочем, это бы нас не касалось, если бы Елена Андриевская не дала себя убить.
– Не понимаю, как убийство может быть связано с разницей в их возрасте, – недоуменно проговорил Морис.
– Если убивают одного из супругов, то под подозрение попадает второй. А тут и мотив налицо, – проговорила она небрежно.
– Вы что же, подозреваете Андриевского? – изумился Морис.
– Почему нет?
– Он мог просто развестись с ней, если она, конечно, и впрямь надоела ему.
– Развестись легко небогатым людям. А Андриевскому пришлось бы делить имущество с женой. Да и сына…
– Вы сами не верите в то, что вы говорите, – не без иронии заметил Морис.
– Может, ты и прав, – легко согласилась она. – Меня удивляет то, что эта версия не пришла в голову Наполеонову.
– Может, и пришла. Откуда вы знаете?
– Если бы Шура начал подозревать Андриевского, то он бы не разгуливал так свободно по городским окрестностям.
– Шура мог проверить алиби мужа убитой и таким образом убедиться в его невиновности.
– Ну да, ну да, – покивала она.
– По-моему, вы недооцениваете разыскной потенциал своего друга детства, – заметил Миндаугас.
– Что ты, Морис! Я не заслуживаю столь суровых укоров с твоей стороны, – рассмеялась Мирослава.
– В версию с алкоголиком вы тоже не верите? – спросил, проигнорировав ее иронию, Миндаугас.
– Скажем так, – попыталась она уйти от прямого ответа, – я в ней сильно сомневаюсь.
– Тогда, может быть, стоит начать с единственной родственницы Елены Валентиновны Андриевской? – предложил Миндаугас.
– Пожалуй, так и поступим, – согласилась она. – Вот только что-то подсказывает мне, что разговор с младшей сестрой Елены Валентиновны мало чем сможет нам помочь.
– Это все происки вашей интуиции, – пошутил он.
– И не говори! Скоро мне предстоит убедиться в правильности ее намеков.
– Надеюсь, вы не собираетесь прямо сейчас отправиться к Кустовой?
– Нет, я сделаю это завтра утром.
– Но позвоните вы ей сегодня?
–
– Завтра утром?
– Я вообще не собираюсь звонить Александре Валентиновне, потому что намереваюсь застать ее врасплох.
– Навряд ли у вас это получится, – заметил Морис.
– Это еще почему? – удивилась Мирослава.
– Потому что, узнав о гибели сестры, Кустовая находится в трауре. И это вне зависимости от того, в каких отношениях она находилась с Еленой Валентиновной при ее жизни.
– Оптимист, – обронила Мирослава.
– Что? – Морис широко распахнул свои серо-голубые глаза.
– С чего ты взял, что Кустовой известно о том, что ее сестра погибла?
– Ну как же, разве Эммануил Захарович… – начал он.
– Я уверена, что Андриевский не звонил Кустовой, – ответила Мирослава. – И знаешь что?
– Что?
– Давай отбросим мысли о расследовании до завтра и подумаем об ужине.
– Об ужине я уже подумал заранее.
– И что на ужин?
– Курица и салат.
– У меня потекли слюнки.
– Вот возьмите, – он протянул ей свой белоснежный платок.
– Что это?
– Слюнки вытрите и пойдемте на кухню.
Мирослава взяла у Мориса платок, тщательно вытерла им мордочку кота, развалившегося в кресле, и вернула платок Миндаугасу.
Кот, не подозревавший до поры до времени ни о каком утирании, недовольно встряхнулся и спрыгнул на пол.
– Бедняга, – посочувствовал ему Морис, – я, как и ты, не ожидал этого от твоей хозяйки. Так что извини.
Дон посмотрел на него своими большими янтарными глазами, которые на этот раз ясно говорили: «Плохо ты еще знаешь нашу хозяйку. Но я-то умудренный годами общения с нею кот».
За ужином явно чувствовалось отсутствие Наполеонова. Об этом говорила съеденная всего лишь наполовину курица и едва тронутый лимонный кекс.
У Мориса было такое подозрение, что Мирослава вообще могла бы ограничиться на ужин чаем с клубникой, которую она очень любила. Хорошо, что хоть Дон отдал должное куриной грудке. Коту всегда доставалось самое лучшее белое мясо.
После ужина все вместе пошли на пруд и пробыли возле него до темноты, которая не была густой, а напоминала скорее старинные фиолетовые чернила, разбавленные слезами вечерних рос.
Мирослава с Морисом сидели на скамье, а Дон расположился на вершине замшелого валуна.
Когда один из самцов лягушки зашелся на самой высокой ноте в своей серенаде, Мирослава объявила скучным голосом, что она, пожалуй, пойдет спать. А то эти лягушачьи страсти на разрыв души до такой степени растрогали ее сердце, что она, того и гляди, поймает первого попавшегося обитателя пруда, поцелует его, и у них в коттедже поселится еще один принц.