Знак бесконечности

Рябинина Татьяна

11. Между Светом и Тьмой

— Миледи, — сказала старуха Бесси противным скрипучим голосом, — не стоит разговаривать с ним. Вы же понимаете, что вашего ребенка отдадут на воспитание?

— Разве тебе есть до этого дело? — горько усмехнулась Маргарет, придерживая рукой огромный тяжелый живот.

— Ни малейшего. Спокойной ночи.

Дверь за ней захлопнулась, в замке повернулся ключ. Свеча догорела и погасла, другой не было. Только поленья в камине давали немного света, такого тусклого, что едва можно

было разглядеть свои руки. Несмотря на теплые майские дни, ночью в спальне было холодно, как зимой.

Из мрака в дальнем углу, где было темнее всего, бесшумно отделилась черная тень — словно капля от лужицы чернил.

— Кто здесь? — вскрикнула Маргарет.

— Не бойся, — прошептал по-французски бесполый, лишенный интонаций голос, наводящий ужас и мертвенную тоску. — Время пришло.

Ярко вспыхнула и рассыпалась искрами головешка, отблеск упал на полускрытое черным капюшоном морщинистое лицо. Один глаз черный, другой — затянутый голубоватым бельмом. Сверкнула звезда астерикса…

Я проснулась и поняла, что не могу дышать. Ноги и руки онемели, в ушах звенело, лицо словно иголками кололо. Сердце не билось — дрожало, мелко и часто. Витя беспокойно ворочался в животе. С трудом дотянувшись до стены, я нажала кнопку вызова медсестры.

Что-то спросила Наташа — я не разбирала слов, не могла пошевелить языком. Вошла ночная сестра, нащупала мой пульс и тут же выбежала из палаты. Прошло то ли несколько секунд, то ли несколько часов, и она вернулась с дежурным врачом. Со мной что-то делали («шестьдесят на сорок пять» — сказал чей-то голос), звякнуло стекло, укол в сгиб руки — как будто комар укусил. Наконец я смогла вдохнуть, глубоко, а не краешком.

И вдруг…Это было похоже на волну, которая родилась в пояснице и прокатилась по животу. Волна мучительной тянущей боли, сначала слабой, потом сильнее, еще сильнее. Она схлынула, оставив соленый привкус во рту, а в крестце уже зарождалась новая — пульсирующей точкой, стремительно набирающей силу.

— Да у нее схватки, — услышала я сквозь стену из толстого войлока. — Какой срок?

— Тридцать четыре. Звонить в родилку?

— Подожди, лоток давай.

Тело снова стало резиново тугим, непослушным. Меня что-то спрашивали, но я не могла ответить. И опять что-то делали, но я не чувствовала ничего, кроме боли, которая накатывала и отступала, снова и снова. Сердце настоятельно искало выход — через рот, через нос, через уши, все было заполнено мелкой противной дрожью.

— Поздно. Уже на два пальца. В операционную звони, пусть кесарево готовят. Срочно.

— Общий или эпидуралку?

— Черт! Нельзя эпидуралку с таким низким давлением. И общий плохо. Не успеем поднять. Значит, все-таки общий.

Меня везли на каталке по длинному коридору, и я мысленно разговаривала с Витей, уговаривая его быть молодцом и ничего не бояться. А потом, когда уже лежала на столе и игла вошла в вену, позвала Тони — словно он мог услышать меня за тысячи километров и ответить…

Я

сидела на голой земле, закутавшись в простыню. Кроме нее, моей единственной одеждой была голубая шапочка, под которую перед операцией убрали волосы. Место показалось смутно знакомым, словно я уже была тут когда-то. Только раньше это был знойный полдень — небо, похожее на застиранные джинсы, и яростно пылающее солнце в зените. Сейчас с одной стороны сгущалась тьма, с другой разливалось малиновое сияние — то ли закат, то ли наоборот рассвет. А на горизонте, ровно посередине между западом и востоком — каменные руины.

Привычным жестом я коснулась живота, но он был пустым, почти плоским и вместо приветственного толчка отозвался терпкой, вяжущей болью. По простыне расплывалось кровавое пятно.

Я встала, голова привычно закружилась, и тут же меня подхватили чьи-то руки — так мучительно и сладко знакомо…

— Тони… — прошептала я, и его губы коснулись моих.

Как же я жила без него все эти месяцы, промелькнула мысль. И какой же дремучей, непроходимой дурой я была! Что бы там ни случилось, что бы мы ни сделали, нам необходимо было быть вместе. Столько времени потеряно…

Этот поцелуй был совсем не таким, как прежде. Если раньше от любого его прикосновения, даже случайного, по моему телу бежала вязкая, медовая волна желания, то теперь это было похоже на возвращение корабля в тихую безопасную гавань. Возвращение после бурь и штормов. В нем не было чувственности — только долгожданный покой. Так собака, которая весь день ждала хозяина, вздохнув с облегчением, засыпает у его ног. Ничего не произошло. Мы расстались только вчера…

Мои руки, обнимавшие его, коснулись чего-то влажного, теплого. Я посмотрела на свою ладонь — она была в крови.

— Что с тобой случилось? — тихо спросила я, уже понимая все.

— Неосторожно подставил спину Хлое, — горько усмехнулся Тони. — А с тобой?

— Роды начались раньше времени. Кесарево…

Он взял мою руку и прижал к губам.

Мы сидели на земле, обнявшись, и молчали. Как будто ждали чего-то. Свет с одной стороны неба становился все ярче, а тьма с другой — все гуще.

— Странно, я думала, что умершие находятся рядом со своими телами, — сказала я наконец. — Ну, хотя бы какое-то время. А я просто уснула, когда ввели наркоз, и оказалась здесь. Даже не узнала, как Витя. Все ли с ним в порядке. Жив ли он вообще…

— Витя? — переспросил Тони.

— Это мальчик. Я решила назвать его Виктором. Витей.

— Все-таки Виктором?

— Все-таки? Что ты имеешь в виду?

Между бровями Тони прорезалась вертикальная морщинка.

— Не знаю, Света. Мне вдруг показалось, что мы выбирали имя для нашего ребенка и решили назвать сына Виктором. Но ведь этого же не было. Мы никогда об этом не говорили.

— А дочку — Мэгги. Мы говорили об этом, Тони. Вот только…

— В другой жизни?

— Может быть…