Знак чудовища

Афанасьев Роман Сергеевич

Староста бросился к толпе, чуть не сшиб крайнего и люди расступились, пропуская его в круг. Запыхавшийся Сигмон перешел на шаг и в этот момент Поттон закричал. Тяжело, с надрывом и отчаяньем, как смертельно раненый зверь. Курьера бросило в жар. Он прыгнул вперед, оттолкнул человека с факелом и прорвался внутрь круга.

Там, на траве, лежала девушка. Староста склонился над ней, обнял за плечи, закрывая от Сигмона лицо, зашелся криком. Курьер, замирая от страшной догадки, бросился вперед, упал на колени оттер плечом старосту…

Это была Ишка. Она лежала на спине,

раскинув руки, и ее распущенные волосы стелились по траве как светлое покрывало. Дрожащими пальцами коснулся ее щеки и тут же отдернул руку. Щека была холодной, как лед.

Очнувшийся староста взревел и двумя руками толкнул курьера в грудь и Сигмон повалился на спину.

–  Ты!
– закричал Поттон.
– Ты!

–  Это, - прошептал Сигмон, поднимаясь, - это…

–  Из-за тебя, - крикнул староста.
– Все из-за тебя!

Он коротко размахнулся и отвесил Сигмону звонкую оплеуху. От удара курьер откинулся назад и повалился на спину. Поттон полез вперед, прямо через тело дочери, попытался ударить его еще раз, но на него тут же навалились мужики, и потащили в сторону.

Сигмон приподнялся и подполз к Ишке. Ее лицо, казавшееся в свете полной луны белым как мрамор, оставалось спокойным, как будто она спала. Вот только ее открытые глаза смотрели вверх, в ночное небо, на верхушки качающихся деревьев. Дрожащими пальцами курьер провел по холодной щеке Ишки. Мертва. И давно. Никаких ран на теле не было, и Сигмон откинул ворот ее рубахи. И тут же увидел на шее девушки две раны, - словно кто-то ткнул ее новомодной вилкой. Или укусил.

–  Нечисть, - прошептал Сигмон.

Мужики, стоявшие за его спиной, зашумели, браня нечисть, колдуна и все волшебство разом. Они кричали что отомстят, звали соседей подняться и пойти сжечь гнездо колдуна, вытравить эту пакость с родной земли. Они заглушили даже Поттона, вывшего от горя и отчаянья. Но Сигмон их не слышал. Он гладил холодную щеку Ишки, чувствуя, как из глаз медленно катятся слезы. Фаомар. Проклятый колдун. Неужели он посмел прийти следом за ним в деревню и убить Ишку? Так нагло, открыто, насмехаясь над деревенскими… Зачем?

–  Солдатик… Эй, солдатик…

–  Что?
– Сигмон почувствовал на плече ладонь и обернулся.

Над ним склонился дед с растрепанной седой бородой, одетый только в тканные порты.

–  Слышь, солдатик, шел бы ты отсюда. Вона Поттон не в себе, обезумел вконец. Все до тебя рвется. Его уж не успокоишь. Да и мужики распалились, сами себя подзуживают.

–  Зачем?
– спросил Сигмон, отворачиваясь и снова касаясь холодной щеки Ишки.

–  Что?

–  Зачем она сюда пошла?

–  Известно зачем. Травки тут нужные. Любят бабы эти травки заваривать, особо перед тем, как с мужиком побаловаться. Так что шел бы ты солдатик, в деревню то.

–  Да, - прошептал Сигмон.
– Конечно.

Он уже начал подниматься с колен, как вдруг почувствовал знакомый запах. Резко наклонившись, он припал носом к шее Ишки, как дикий зверь, выслеживающий добычу. Кожа пахла сиренью. Увядшей, с гнильцой. словно цветы постояли на солнце целый день, а то и два.

–  Ты что служивый! Очнись! Эй, солдатик!

Сигмон

поднялся на ноги, выпрямился, сжимая кулаки. У него закружилась голова, и он сжал зубы, сдерживая крик.

–  Лаури, - процедил он, чувствуя, как в груди становиться горячо.
– Лаури.

–  Чего?
– Переспросил дед, отодвигаясь в сторону.

–  Ничего, - резко бросил Сигмон.

Он развернулся и пошел в темноту - к деревне. Сжимая до боли кулаки, он думал о том, что никуда мужики не пойдут, - слаба кишка у них, ночью на колдунов то ходить. Пошумят, покричат и разойдутся. А завтра еще одно письмо в Меран напишут. Городскому главе. Но он - Сигмон Ла Тойя, курьер второго вентсткого пехотного полка, - пойдет. Он не деревенский мужик, - солдат. Он наследственный тан и не может оставить это дело - дело чести. Курьер чувствовал, что не найдет покоя, пока не прикончит нечисть, сгубившую деревенскую девчонку, доверчивую, слабую девчонку, у которой впереди была вся жизнь. И заодно он прикончит одного лживого старого колдуна, посмевшего называться магом. Обязательно прикончит.

Перемахнув через покосившийся плетень, Сигмон больно ударился ногой о камень, но не обратил на это внимания. Он побежал по огороду, спотыкаясь в темноте о грядки, наступая на колючую ботву, но не замечал этого. Сейчас он жаждал одного - рвать на части, рубит, грызть зубами… Того, кто причинил ему боль.

Пробегая мимо дома старосты, он заметил Маришу. Она сидела на крыльце в одной ночной рубахе, обхватив колени руками, и тихо всхлипывала. Ее плечи вздрагивали, и Сигмон понял, что она плачет. Она уже знала. Все знала, - догадалась или почувствовала…

Сигмон остановился, хотел подойти к ней, но так и не двинулся с места. Не решился. Тогда он крепче сжал кулаки, так, что хрустнули костяшки, и зашагал к сараю. Туда, где его ждал Ураган.

* * *

Луна заливала сад мертвенной бледностью, превращая его в путаницу изломанных теней. Белое и черное - лишь два цвета осталось в этом саду, превратив его в царство смерти. Сейчас он был похож на болото, мертвое и пустое, пугающее гробовым молчанием.

Сигмон, продиравшийся сквозь заросли кустов, не боялся. Гнев наполнял его уверенностью и злобой. Еще никогда ему не делали так больно, как сегодня. И он хотел вернуть эту боль тому, кто ее причинил. Вернуть с лихвой, с процентами, как возвращает долг ростовщику сиятельный граф, презирающий мелочность.

Подбежав к ступенькам, ведущим на крыльцо, Сигмон обнажил саблю. Тонкая, чуть изогнутая, без гарды, казавшаяся в темноте простой палкой, она осталась его единственной подругой. Ей неудобно фехтовать, ей нужно рубить с седла, наотмашь, с оттяжкой, от плеча до паха… Это оружие кавалериста, но сейчас Сигмону было все равно, что в его руке. Главное, что - оружие. Он и не собирался фехтовать, собирался рубить - наотмашь, с оттяжкой, пластая ломтями чужую плоть.

На медной ручке двери играл лунный отблеск. Сигмон толкнул ее, потянул на себя - напрасно. Дверь оказалась заперта.