Знак неравенства
Шрифт:
В квартире никого нет, это понятно. Надо закрыть входную дверь и позвонить… Кому? И что рассказать? Что дверь в квартиру была не заперта? А на полу в кухне валялась обертка от сигарет… Алена догадывалась, что ей скажут на это Кира и Наташка. После того, как она два раза забывала ключи в замке почтового ящика. Раньше, до беременности, с ней такого не случалось… Так, может, она и сейчас просто забыла закрыть дверь?
Алена сидела у матери в мастерской в мансарде сталинского дома и наблюдала, как та лепит из мокрой,
— Это чудовище будет, да, мам?
— Это любовь, доня.
Алена засмеялась:
— Почему такая страшная?
Кира пожала плечами:
— А как ты хотела? Чтобы любовь была прекрасной девушкой с золотыми волосами? Пришла, всех сожгла, спела пару песенок, сплясала на пепелище сахарными ножками и — фьють — пошла к другим, там жечь и душить?
— Мам…
Алена знала, что мать шутит и, скорей всего, фигура потом окажется вовсе не любовью, а войной или дикобразом… Алена взглянула на длинные полки, идущие по двум стенам.
— Сколько меня тут… Я и забыла…
— А ты еще пореже приходи, и меня забудешь. — Кира улыбнулась и махнула дочери испачканной рукой. — Сиди, сиди, я шучу. Вот ту фигурку помнишь?
Алена встала и подошла к нише, в которой стояли небольшие скульптуры, и взяла одну из них. Маленькая девочка, с вытянутыми вверх руками, смотрит в небо и, запрокинув голову, смеется.
— Я помню, когда ты это делала. Как раз умер папа. А девочка такая веселая…
Кира сдула со щеки прядь, выбившуюся из-под повязки, затягивающей ее густые рыжие волосы.
— А ты и была веселая. Ты все спрашивала: «Что такое умер?» — я объяснила: «Ушел на небо и смотрит на нас». Ты поинтересовалась, хорошо ли на небе, а я ответила, что просто отлично — ничего не болит, нет ни докторов, ни лекарств, можно целый день смотреть вниз на тебя, как ты играешь и поешь. И ты обрадовалась за бедного папу, ты ведь видела, как он страдал и мучился перед смертью.
— Надо же… я совсем этого не помню… ничего. Мам… Ты меня любишь?
Кира внимательно взглянула на дочь, стянула тонкие перчатки, сбросила испачканный фартук, в которых работала, и подошла к Алене.
— Что случилось?
Алена прижалась к ней головой и не сразу ответила.
— У меня странное что-то сегодня было дома… Кто-то открыл дверь… Походил по квартире, ничего не взял…
— Может, ты просто дверь опять забыла закрыть? Однажды уже было такое…
— Не знаю… Мне кажется, я два раза проверяла замок.
Кира засмеялась:
— А это было сегодня?
— Да вроде сегодня, — тоже улыбнулась Алена. — Мам… Может, у меня что-то с головой? Я имею в виду все эти страхи…
— Прекрати! — отмахнулась Кира. — Я сама знаешь какая чудная была, когда тебя ждала! Папу мучила, прогоняла, он все терпел… То сушек хотела, то селедки… Соку хочешь?
— Лучше помидоров, — ответила Алена и сама засмеялась. — Из банки, несоленых, без кожуры… венгерских.
Кира кивнула:
— Ясно… Могу предложить вчерашний салат. Слушай… — Она погладила руки дочери и пересела напротив, чтобы смотреть ей в
Алена умоляюще посмотрела на мать и опустила голову. Кира вздохнула.
— Ну ладно… Доня моя!.. — Она пододвинулась к Алене вместе с табуреткой и взяла ее ладони в свои. — Трагична только смерть, запомни. Я папе твоему знаешь сколько верность хранила? — Мать грустно улыбнулась. — Он-то на облаках сидел, на нас сверху смотрел, а я все хранила да хранила… Мне самой казалось, что он смотрит… — Кира засмеялась. — Ужас. Все молодые годы, почитай, с оглядкой… — Она махнула рукой. — И у тебя забудется. А скорей всего, все переменится, вот увидишь. То, что сейчас, — это не навсегда. Хорошая формула. Бабушка Варя так говорила: «То, что сейчас, — не навсегда». Перемелется, мука будет, пирогов напечем, всех накормим, сами наедимся. Потом худеть станем. — Кира опять засмеялась и погладила ночь по щеке. — Особенно некоторые, которые в день по пол-яблочка съедают… Возьмешь, кстати, что-нибудь из моей одежды, пошире, на вырост? У меня есть отличный свитер, тонкий такой, персиковый, пошли, померим…
Она взяла Алену за руку и повела в большую спальню. Кира достала из гардероба брюки чуть ниже колен и тонкий свитер и приложила свитер к Алене.
— Вот твой цвет, запомни. Недозрелый персик, у которого не успели покраснеть бочка…
Она достала из трюмо пачку денег.
— Ой нет! Мама, нет! — запротестовала Алена.
— А я не тебе даю. Ему… — Кира показала на Аленин живот. — Ты чем его кормить собираешься? Чипсами с хлебом? И работать давно уже хватит. Что тебе это пение далось? На клиросе? Слово-то какое… Противное…
Алена засмеялась:
— Тебе просто противно, что я подрабатываю, а не блистаю в концертах.
Мать вздохнула:
— Еще блеснем!.. В концертах — не в концертах… — Она махнула рукой. — Ой-ёй… Дураку этому столько лет отдала… Какие уж тут концерты. Все плачем и ждем. Ждем и плачем. Теперь ребятишек нянчить сами готовимся, да, донюшка? — Она прижала дочь к себе и погладила по голове. — Себя всю вам отдадим, а нам ничего не надо, такие мы благородные, тихие…
— Мам, я просто, наверно, не боец…
— Прямо уж, ладно! «Не боец»… С каких это пор? Давай, знаешь, никуда сегодня не ходи, поспи у меня, а там посмотрим. А он вообще как, развелся? Что говорит-то?
— Ничего не говорит, мам… Сама не знаю…
— А ты спрашивала?
— Так прямо неудобно спросить… Живет один, как и раньше, а вот отдыхать, кажется, поехал с бывшей женой… или не бывшей…
Кира покачала головой.
Раздался звонок в дверь, еще и еще. Кира пошла открывать дверь. Алена услышала, как с улюлюканьем и хохотом в мастерскую ворвались студенты.