Знаки внимания

Шатохина Тамара

И то, что случилось в то время, до сих пор было будто затянуто милосердной какой-то дымкой, сгладилось и замылось в моей памяти — весь тот тихий, изматывающий ужас, от которого я сбежала из родной квартиры в бабушкин дом, а потом в институт. Вина за все это лежала на маме, я отлично понимала это, но ненавидеть ее не могла ни тогда, ни после. Мой спокойный флегматичный темперамент? Или до этих самых пор прикрывающая мистическая дымка-броня, так и не снятые с моей психики защитные латы? Недостаточно полное осознание сделанного мамой? Я не знала… не знала…

Я легко простила папу за все эти годы молчания и отстраненности, так же легко

простила и ее. Почему-то не готова была ни мстить, ни отказываться от них. В конце концов, они не оставили меня в беспомощном состоянии или в опасности где-нибудь в чистом поле — голодной и босой. Они сделали все, чтобы обеспечить мое будущее и знали, что рядом со мной бабушка, а она могла вытянуть на себе целый детдом — своей надежностью, внутренней силой, заботой и душевным теплом. Я не хотела отказываться ни от одного из них, если только они не отказываются от меня. А уж узнав то, что узнала!

Мы все-таки поговорили обо мне — когда я осталась ночевать в гостиничном номере перед самым ее отъездом домой. Перед этим отпросившись у бабушки, само собой. Она все эти дни знала, где и с кем я провожу время, но вслух не осуждала меня и не отговаривала от встреч со своей бывшей невесткой, только потребовала, чтобы духу ее в нашем доме не было.

За все эти дни вместе, когда мы с мамой были заняты исключительно женскими глупостями, я, наверное, заново привыкла к ее присутствию рядом, к голосу, смеху, вниманию ко мне, одобрительным взглядам. И часто ловила себя на том, что рот уже открывается, чтобы вывалить на нее все свои переживания и проблемы, но как-то вовремя останавливалась. А потребность выговориться нарастала, нагнетая непонятное внутреннее напряжение.

В тот вечер уже в номере, умывшись и переодевшись ко сну, мы достали из холодильника вино и виноград, и удобно устроились в креслах. Я — укутавшись в гостиничный халат, а она — в новую меховую шаль. И я сделала то, в чем чувствовала необходимость все эти дни, да и до этого тоже — рассказала ей о наших отношениях с Сергеем и даже о Георгии рассказала. Она тогда казалась самым подходящим слушателем, а может с ней у меня случилось что-то похожее на эффект попутчика. Потому что не с кем было поговорить о своих чувствах, а накипело порядком. Я рассказывала, старалась не углубляться в подробности, просто отстраненно излагая факты, но даже это будто снижало степень давления или градус кипения наболевших переживаний.

А она внимательно слушала, затаив дыхание, не уточняя и не переспрашивая, сплетая свои тонкие пальцы в замок в особо тяжкие для меня моменты, необыкновенным образом понимая и угадывая их. Это сопереживание было в выражении ее лица, во взгляде, а потом и в слезах, которые я, на удивление, восприняла совершенно нормально, совсем не так, как бабушкины тогда. Почему? Мне некогда было углубляться в анализ — слишком многое, кроме этого, предстояло обдумать после ее отъезда.

Что мне нужно было от нее, чего я ждала в тишине, когда мой рассказ был окончен? Сама не знаю — советы не были мне нужны, я была абсолютно уверена, что поступала и до сих пор поступаю единственно правильно. Но стало легче уже от того, что я просто выговорилась. А мама ничего и не стала советовать, объяснив это тем, что не имеет на это права и высказавшись только в общих чертах:

— Как я жалею, Катюша, что не увидела их — обоих твоих мужчин, как же сильно я жалею… Уверена, что смогла бы понять очень многое, да-да… многое — по взглядам, манере держаться, говорить,

даже молчать с тобой рядом. Часто сам человек бывает, как слепой, не понимая, что происходит вокруг него, и только сторонний взгляд в силах обнаружить истинное положение вещей. Но это говорит мое любопытство и тревога за тебя, а решать-то все равно тебе?

Что бы сейчас ни сказала я, что бы ни советовали тебе папа и бабушка, ты не станешь слушать и сделаешь все по-своему и это всегда так — как обязательная закономерность. Все, к сожалению, стремятся набивать собственные шишки, не принимая чужих советов, продиктованных опытом или пониманием происходящего. Ты тогда обмолвилась… и да, я согласна — я могу научить тебя только тому, как нельзя жить — свою семью я не смогла сохранить, так что и советы придержу. Разве что ты сама попросишь когда-нибудь… потом, — она кивнула на гроздь темного винограда и опять наполнила бокалы.

— Ешь витаминку. Вино очень легкое, мы ужинали, но на нашу с тобой массу, боюсь…

Я провожала ее утром в аэропорт в новой короткой шубке из рыси, что она купила для меня, в пушистом свитере и брюках-дудочках молочного цвета с байковым начесом внутри, и белых меховых ботинках. А на водительское и переднее пассажирское сиденья моего «Жука» были натянуты меховые чехлы из овчины — незаменимая штука в холода.

Этот мамин приезд залатал одну из черных дыр в моем сознании — вместилище негатива по отношению к родному человеку. Теперь мне стало легче, но только немножко — я решила провести собственное расследование и выяснить все, что касалось этой самой Наденьки и ее сына. В конце концов, если у меня есть младший брат, я имею полное право узнать его.

Проводив маму, я плюхнулась на теплую шкурку в салоне Букашки, с удовольствием повозилась на ней попой, пощупала и погладила, а потом позвонила Сергею:

— Сереж, я только что проводила маму, сейчас совершенно свободна и у меня есть к тебе серьезный разговор.

— Ты даже не представляешь себе, как много разговоров есть у меня для тебя, — казалось, заурчал он, а у меня по затылку стадами пробежали мурашки, как от его прикосновений.

— А я…

— …сейчас едешь ко мне, Катя… я страшно соскучился. Ты же скоро уезжаешь?

— Нет, у меня появились серьезные дела, я пока никуда не еду.

А я соскучилась по нему? Задумалась об этом и честно призналась себе, что пока мы гуляли с мамой, даже вспоминала не часто. Но это только пока, мне необходимо было какое-то время. Я уже привыкала к нему, мне хорошо было с ним и может так случиться, что скоро все станет очень даже серьезно — серьезнее некуда. Так почему бы и не поехать сейчас и не… поговорить? Ничто во мне не противилось этому. И да… после разговора с ним я поняла, что соскучилась… сильно.

Глава 23

«… шла по этому лесу — медленно, нога за ногу… сил почти не оставалось. Шла, раздвигая истерзанным телом влажный сумрак — сучковатые деревья смыкались, отсекая лунный свет и образуя глухой свод распростертыми над головой тяжелыми мохнатыми лапами. Под ногами путались нехоженые травы, а меж ними виднелись старые, даже древние камни, поросшие плотными мхами. Она спотыкалась о некоторые из них — что особенно сильно вросли в землю, и даже падала но, с трудом поднявшись, брела дальше, будто ее вело что-то… Вокруг было темно, мрачно и глухо, и только на небольшой поляне ее отрешенный взгляд скользнул по загадочному рисунку лунного ковра…»