Знаки внимания
Шрифт:
Проснулась, как от толчка, разбудил знакомый звук — подъехала папина «Нива». Все нормально… он вернулся раньше — подумалось лениво, и я просто повернулась на другой бок — все потом, все завтра… В следующий раз меня разбудил звук разговора. У нас гости? Для охоты не время, значит — туристы. Даже сонной мне стало любопытно — кто там может быть? И я зачем-то встала, натянула свою новую кофту, укуталась в нее и вышла из домика, решив заодно сходить в туалет. Снаружи было уже по ночному холодно, но росы еще не выпало, она укроет камни только под утро.
Широко зевнув, тихо побрела до крайнего от меня папиного домика.
— Почти так и было: и вот снова пишу я вам, незабвенная Катерина Николаевна… посмейтесь, если смешно, — и сам печально хмыкнул. А у меня вдруг ослабели ноги, и я опустилась на землю там, где стояла — почти под самым окном, нервно кутаясь в огромную кофту, потому что меня начало мелко потряхивать. Зачем-то прикрыла ею даже голову, высунув ухо в просвет одежды — подслушивая. Я просто не могла сейчас уйти.
— А стихи эти… откуда оно у тебя? — спрашивал что-то непонятное папа, а у меня потихоньку переставало шуметь в ушах и я слушала, слушала… жадно-жадно, стараясь не упустить ни звука, задерживая дыхание и замирая сердцем от какого-то сладкого страха…
— Первый раз еще на первом курсе. Нас вывезли зимой на стрельбы, мороз тогда был больше двадцати. Нормальное дело — отстрелялись бы и уехали, но тут оказалось, что проверяющие опаздывают. Они тогда опоздали почти на два часа, через час за ними ушел автобус — один из двух имеющихся, так что во втором грелись по очереди. Человек десять потом слегли с бронхитом. Вот тогда и написал первый раз… матерные.
— Ну, — хмыкнул папа, — почитай что ли?
— Запросто, — устало как-то согласился Георгий, а меня резко залило жаркой и душной неловкостью, стыдом за него — неужели он собрался позориться сейчас перед папой? Серьезно? Будет материться? Да откуда он вообще тут взялся?!
— На морозе и в строю мне начальство… ну и в том же все духе.
— Ясно… — не стал настаивать папа на продолжении, — может, тогда спать уже?
— Как скажете, я готов.
— Давай уже на «ты» и по имени.
— Никак не могу — только по имени-отчеству и на «вы».
— Надеешься на «папу»?
— Только на это и надеюсь.
Слышно было, что папка встал и, очевидно, открыл сундук с постельными принадлежностями — стукнула крышка.
— На, стели себе койку, будем ложиться.
Некоторое время слышны были шорохи, тихий стук, скрип коек, а потом все звуки стихли, свет погас, и я надумала уходить — так же тихо, как и пришла. Но как только решилась вставать, опять послышался голос папы. Очевидно, вопросы у него все еще оставались.
— Я одного не могу понять — почему ты сразу не отпустил ее? Зачем держал? Это же глупость, я-то знаю, какая это глупость…
— Я никого не держал, и она не держала — Сашка нас держал. Плакать стала ночами, не спала. Я ночью
— Что ты сделал?
— Ничего. Она рассказала, значит, уже не стала бы, уже пережила это. Всю ночь тогда не спала — решалась. Дождалась, когда я на работу уйду и тут колокольный звон услышала — недалеко от нас церковь и в тот день праздник какой-то случился…
— Она верующая?
— Нет… дело не в этом. Я думаю, что если бы просто голубь пролетел, воробей чирикнул… она все равно опомнилась бы — не смогла, но уже то, что появились такие мысли… Во-от… Я стал укладывать ее раньше — в восемь вечера. Так и отдыхали — по очереди. А тут слышу — плачет… Воды ей отнес, обнял, спросил. Оказалось, что есть Михаил этот — «лысый и улыбается, как солнце», спала она там с ним, но отказала.
— А причина? Почему отказала?
— Что она сказала ему — я не знаю, но причина в деньгах, Николай Александрович, обычная такая причина. Потому что одно дело — повесить на мужика чужих детей, а другое — многомиллионные траты. Он толковый врач, далеко не беден там, но все равно не потянул бы. Не уверена была, что его любви хватит надолго… с такими проблемами. А у нас все же была надежда на Дикеров.
— А на что ты сейчас надеешься? Вот мне Катя за все время ни слова о тебе не сказала. У нее был Сергей, она ни в чем тебе не признавалась — ты сам говорил…
— Она смотрела, — упрямо выдохнул Георгий, а я вообще перестала дышать.
— Ты сам хоть понял — что сказал? Ну, не идиот ли ты полный, друг мой? — устало и безнадежно поинтересовался папа, — три года молча вздыхать и только стихи писать?
— Может и идиот. Только если сейчас не попытаюсь — смысл во всем этом?
— В чем это?
— В такой жизни. А про стихи вы зря… Рифму сложить может любой, даже машина, вот и я сначала просто рифмовал, это как… тренинг для ума. И подобие психотерапии, сброс эмоций — злые… а когда даже страшные и матерные тоже. Куда же без этого, если дерьмо в душе кипит? А потом Катя появилась и стихи стали настоящими — только о ней и для нее. Каждый вечер, каждую ночь… То, что было связано с самыми яркими переживаниями и запомнилось наутро — записывал. И оно помогало, очень сильно помогало… на удивление. Так что стихи это не блажь — в Кате и в них мое спасение было, если хотите…
— Не хочу. Философ хренов… пошлет она тебя завтра и будет права. Делать что-то нужно было, а не вздыхать!
— Я все объяснил! — повысил голос Георгий.
— Да херню ты все объяснил! Короче: если Сергей этот уже появился, значит — все, — подвел итог папа, а потом спросил как-то… участливо, что ли:
— Как ты вынес это?
— Не знаю, — глухо буркнул Георгий, — давайте уже спать.
— Я не из любопытства, — вздохнул папа, — ну, спать, так спать — рано утром за Катей ехать. Но ты с ходу не форсируй и на многое не рассчитывай. И вещи свои не разбирай.