Знакомьтесь - Балуев!
Шрифт:
Голощапову работа связиста не нравится. Она кажется ему не по его силам, легкой.
— Люди воюют, а мы тут хвосты у проволоки крутим. Война кончится — чего, спросят, делали? А так, катушки катали.
Угрюмое, обиженное выражение не сходит с большого, скуластого лица Голощапова. Он считает, что на войне его обошли.
Когда связистам приходится встречаться с бойцами, вышедшими из боя, Витюнькин слушает их рассказы с благоговением. Он восхищенно ахает, восторженно вертит стриженой головой, словно в ухо ему попала муха,
Голощапов, наоборот, становится надменным и оскорбительно недоверчивым.
Действительно, он очень сильный. Однажды от удара проходившего мимо танка телеграфный столб, на котором работал Витюнькин, накренился и начал падать. Голощапов бросился к столбу и, подпирая его руками, не дал столбу с висящим на нем Витюнькиным тяжело рухнуть на землю.
Витюнькин очень привязан к Голощапову, но грустная уверенность, что рано или поздно Голощапов уйдет на передовую, не покидает его.
Витюнькин убежден, что Голощапов с войны вернется героем.
Голощапов тоже уверен в этом. И поэтому он снисходительно покровительствует Витюнькину.
Обоим связистам вместе 40 лет. Голощапов на два года старше Витюнькина.
Витюнькин и Голощапов работали на дороге. Сматывали трофейный кабель на тяжелые катушки.
Немецкие бомбардировщики показались в воздухе. Они построились в колонну и начали разрушать телеграфную линию, неторопливо и довольно точно сбрасывая возле столбов фугасные бомбы.
Связисты легли в придорожную канаву. Почва под ними вздымалась и дышала, словно живот загнанной лошади. Комья глины засыпали их. А сердца их и головы заливало черным ядом звука разрывов, от которого, казалось, должны были лопнуть головы и сердца.
Хотелось вползти в землю, как мышь в нору. Потому что одна она здесь, земля–мать, могла спасти.
И вдруг Витюнькин вскочил. Теснимый тяжелыми, как скалы, кусками раздираемого воздуха, он на корточках подполз к валяющемуся на земле оборванному проводу, дрожащими руками заголил конец его и, присоединив к концу немецкого кабеля, намотанного на катушку, побежал за немецкими бомбардировщиками, висящими в кильватерной колонне над телеграфной линией и роняющими на нее бомбы.
Несколько раз Витюнькина отбрасывало назад, засыпало землей, но он руками разрывал землю и снова бежал — полз вслед за немецкими бомбардировщиками. Но вот что–то огромное, мчащееся, как поезд, больно толкнуло его в грудь, и он упал.
Очнулся Витюнькин от мерного покачивания. Сначала он подумал, что его везут на машине, но когда открыл глаза, увидел запрокинутый подбородок Голощапова, широкий, плохо выбритый.
Голощапов прохрипел, что он успел дотащить кабель до тех пор, пока немцы все бомбы не покидали, и связь теперь через немецкий кабель работает нормально.
Облегченно вздохнув, Витюнькин попросил снять с него гимнастерку.
На груди Витюнькина не оказалось ран, только один огромный, в две ладони, кровоподтек.
Голощапов тревожно спросил:
— Может, тебе легкие отшибло?
Витюнькин открыл рот, подышал, потом сказал:
— Нет, ничего, дышится.
— Тогда порядок, — сказал Голощапов.
Потом связисты снова шли по дороге и сматывали трофейный кабель на катушки.
Витюнькин, довольный тем, что смерть миновала его, весь во власти этого волшебного ощущения себя живым, оборачиваясь
Голощапов, успокоенный тем, что Витюнькин жив, снова принял вид человека, обойденного судьбой. Слушать же про провода ему было вовсе не интересно.
В то время, когда немцы бомбили нашу связь, а Витюнькин и Голощапов в огне разрывов протягивали аварийную линию, я был в блиндаже генерала, и он передавал в часть очень важное приказание, от которого во многом зависел успех боя.
И вдруг связь прервалась. Но потом аппарат снова стал работать, и генерал успел сказать то, что было нужно ему, и то, что было очень важно для всего нашего дела. Правда, потом генерал выругал дежурного телефониста за плохую работу. Телефонист виноват не был, а виноваты были немцы. Но генерал этого не знал, как не знали Витюнькин и Голощапов того, что говорил генерал.
Может быть, теперь гвардии красноармейцы Витюнькин и Голощапов прочтут эти мои строки и узнают в общих чертах, как проходило дело. А то Голощапов до сих пор убежден, что если он нынче снова шагает по очищенной от немцев земле, так он тут ни при чем.
1943
Десант
Лейтенант Петрищев прибыл ночью к полковнику в штаб энского соединения из немецкого тыла. Пять дней тому назад он был заброшен в тыл в составе десантной группы, и сейчас весь вид Петрищева говорил о пережитом.
Лицо и шея лейтенанта сильно поцарапаны, в ушах запеклась кровь, ватник опален, на коленях и на локтях темные, влажные пятна. Но вместе с тем в позе его, в блеске глаз, в подчеркнуто лаконичных ответах чувствуется гордость человека, только что побывавшего в самом пекле.
Петрищеву лет двадцать с небольшим, полковнику — за сорок.
— Используя карманную артиллерию, мы продолжали теснить противника в его собственных траншеях, — докладывал лейтенант. — Группа Федоренко нанесла огневой удар. Противник, покинув траншеи, стал отступать. Прижатый к собственному минному полю, он решил окапываться и обороняться любой ценой, но сопротивление было нами сломлено. Остатки, обратившись в паническое бегство, подорвались на минном поле. Затем…
— Это вы после, — перебил полковник. — Скажите, могу я после того шума, который вы там подняли, танки пускать или не могу?
— Бой за переправу продолжается, — уклончиво сказал Петрищев, — и если родина нам прикажет…
— Вы родину не тревожьте. — Полковник встал, прошелся по блиндажу, поправил фитиль в лампе, спросил: — Через два часа можете обратно отправиться?
— Могу.
— Так вот, я вам даю саперный взвод. Будете действовать в его составе.
И, кажется, ничего обидного в словах полковника не было, но Петрищев покраснел и колеблющимся голосом спросил: