Знакомьтесь - Балуев!
Шрифт:
Григорий говорил брату сочувственно:
— Здорово вас школят на планетное путешествие. — И добавлял насмешливо: — В случае неудачи в дипломаты иди: от них это тоже требуется — выдержка и сохранение служебной тайны.
На стройке Григорий Лупанин дружил почти со всеми ребятами. И хотя, казалось, его натура родственна Борису Шпаковскому, ему не нравился надменно сжатый рот Шпаковского, его неподвижные чванливые глаза мраморного изваяния, невозмутимое спокойствие, упоенное сознание своей исключительности.
Но если сказать правду, Лупанин ревновал к Шпаковскому и мстил ему откровенным равнодушием, хотя порой, скрытно, после всех, ходил любоваться его работой.
Очарованно
Не вызывают симпатии люди, которые, обладая силой воли, любят повелевать только окружающими, а к себе относятся с всепрощающим добродушием и сердечностью.
В противоположность таким людям Лупанин был необычайно суров, требователен к самому себе и снисходителен к приятелям.
Он составил жизненные правила и никогда не отступал от них.
Есть люди, которые, только что прочитав книгу, испытывают нетерпеливую жажду немедленно порассуждать о прочитанном. Лупанин читал много и всегда брал с собой на всякий случай книгу, чтобы на досуге не сорить временем в никчемных разговорах. Однако он не любил высказывать свое суждение о прочитанном и в равной мере судачить о товарищах по работе с посторонними. Если книга ему не нравилась, он все равно обязательно дочитывал ее до конца, считая, что проявлять неуважение к книге столь же недопустимо, как выказывать пренебрежение к человеку только за то, что он тебе чем–нибудь не по душе. Натура горячая, страстная, Лупанин жестко подавлял в себе порывы гнева или чрезмерного восторга. Он приучил себя не торопиться в выражении своих чувств, прибегая к внутренней дискуссии с самим собой, со своим двойником. Одного Григория Лупанина он считал опасно невыдержанным, другого — спокойным, волевым. Таким был его отец, заслуженно гордившийся родословной Лупаниных, берущей начало от уральских крепостных–горнорабочих.
С особой щепетильностью Григорий оберегал свое рабочее достоинство. Он боялся уронить его даже при таких обстоятельствах, в каких самые властолюбивые люди обычно теряются, заискивают и мямлят о своих чувствах, утратив всякую власть над собой.
Лупанину нравилась Капа Подгорная. Больше того, когда он видел ее, его охватывало чувство восторга и хотелось немедленно совершить что–то необычайное или хотя бы сказать ей какие–то удивительные слова.
Лупанин считал Капу особенной; обыкновенные люди, казалось ему, не могут привлечь ее внимание.
Работая на поддержке трубопровода краном–трубоукладчиком при очистной или изоляционной машинах, центруя трубы для монтажников, Лупанин всегда завидовал сварщикам, чей труд контролирует Подгорная.
Ему думалось, если б Капа контролировала его работу, она сразу, без слов, поняла, что он, Лупанин, обладает нежной душой. Ведь только он один способен с такой бережной точностью заставить свою могучую машину выполнять сложнейшие движения столь же умело, как это делают человеческие руки. Он всем своим существом как бы сливается с машиной.
Когда инспектор Госкотлонадзора производил испытание с перегрузкой крана–трубоукладчика Лупанина, записывая результаты проверки в шнуровую книгу, он каждый раз повторял восхищенно:
— Если ты, Григорий, и за девицами будешь так ухаживать, как за машиной, считаю, любая за тебя кинется. Надо же такую любовь иметь! — И скептически прибавлял: — Человек цельный, пока он один. Обрастет семьей — внимание расстраивается: — Советовал: — Так что держись,
Но Подгорная не интересовалась ни работой Лупанина, ни его машиной. Она нежно и восхищенно проводила рукой по глянцевито–лаковой поверхности сварного шва Шпаковского и произносила благоговейно:
— Даже внешне структура свидетельствует — шов гарантийный.
И Шпаковский благосклонно соглашался, вежливо носил за Капой свинцовый контейнер и, будучи убежден в гарантийных качествах своей сварки, разговаривал с Подгорной вовсе не на производственные темы.
Конечно, Лупанину иногда тоже открывалась возможность побеседовать с Капой и даже проводить домой. Но мешали ее глаза. Он не мог смотреть в черно–сияющие глаза Капы: столько в них было таинственной глубины, мягкого, проникающего в душу блеска!
Он видел ее всю, такую необыкновенную, и жаждал говорить необыкновенными словами, а их не было. Простые слова шершаво застревали в горле, и он уныло лепетал о чем–нибудь скучном. Капа удивленно и как–то сочувственно–растерянно смотрела на него. И от этой ее жалости к нему Лупанин приходил в еще большее смятение. Но разве он был в этом виноват? На одних красота действует, как музыка марша: внушает бодрость, энергию, уверенность в себе. А у других красота вызывает чувство возвышенной печали, жажду мечтаний о несбыточном… И какая из этих натур человеческих достойнее, сказать затруднительно, тем более что и той и другой наличие таких душевных качеств не мешает в работе на производстве. И не всем везет, как Шпаковскому: отчитываться в производственных успехах красотой своего труда перед самой красивой девушкой и молчаливо пленять ее только тем, что ты умеешь делать свое дело лучше всех. Счастливы те, кто, как Шпаковский, может возвышать себя в глазах любимой одним только высоким мастерством своим, без всяких прочих вспомогательных средств, принятых в человеческом обиходе для того, чтобы понравиться тому, кому больше всего хочется нравиться.
Обычно в опускании трубы в траншею принимали участие три крана–трубоукладчика. Встав в одну линию, приняв свои классические позы — стрелы подняты, противовесы опущены, — они одновременно поднимали трубу и держали ее на весу. Крайний правый начинал медленно опускать ее на дно траншеи и, опустив, сделав разворот, мерной поступью отходил в конец; там, подняв трубу, ждал, пока следующий трубоукладчик повторит все движения первого. То же делал и третий. И так, грациозно, именно грациозно, кружась и семеня стальными подошвами гусениц, они повторяли фигуры, пока вся плеть трубы не укладывалась на свое ложе.
Сегодняшняя работа была усложнена до крайности. Каждый кран–трубоукладчик сопровождало по два бульдозера, сцепленных с ними стальными буксирами. Григорий Лупанин был беспощаден, он добивался полного ритмического совпадения маневра и заставлял во время репетиции при малейшем нарушении ритма начинать все сначала.
Если учесть, что на рычаг поворота требуется усилие, равное шестнадцати килограммам, а размозженная траками земляная арена превратилась в кратер, полный грязи, можно понять, как нелегко доставалось все это машинистам. От них несло острым звериным потом. Но в репетиционном балетном зале пахнет тоже не только одеколоном и пудрой. Каждый раз, кончая репетицию, машинисты долго отмывали и приводили в порядок машины и только потом сами отправлялись под душ. Сначала заправляли машины горючим и маслом, затем сами шли «заправляться» в столовую. Здесь, отодвинув тарелки, продолжали горячо обсуждать детали операции опускания дюкера и на оборотной стороне меню чертили схемы.