Знаменитый универсант Виктор Николаевич Сорока-Росинский. Страницы жизни
Шрифт:
Виктор Николаевич больше не мой учитель. Огромная пустота в душе. Чтобы ее заполнить, я пошла в школьный кабинет Эрмитажа изучать историю искусства Европы, начала петь в хоре при Доме учителя, разместившемся в Юсуповском дворце. Но вот однажды на перемене Виктор Николаевич подозвал меня и сообщил, что у него большая радость: он наконец-то получил отдельную комнату, пусть совсем крохотную - всего восемь квадратных метров в коммунальной квартире на Садовой (дом 86, квартира 4 - легко, по словам Виктора Николаевича, запомнить: 8-6-4). Он пригласил меня и еще по моему выбору четыре-пять моих подруг на новоселье! Я выбрала Арину Леонтьеву, Галю Григорьеву, Таню Троянкер, Риту Тимофееву. Вместе со мной - пятеро. Ах, какой это был праздник! И наш хозяин, и мы, его гостьи, были одинаково счастливы. Как красиво и вкусно он нас угощал: сначала немного рыбы, затем ветчина с зеленым горошком и маслинами, на десерт - рокфор. И вина в различных стопках, стопочках, рюмках разного калибра. Стопки и рюмки хрустальные, стопочки серебряные маленькие.
В этой милой комнатке я бывала регулярно много раз на протяжении девяти лет. Каждый год той же компанией - 26 ноября, в день рождения Виктора Николаевича. Мы всегда приносили ему какой-то небольшой подарок и торт, он от души благодарил.
А в другие дни - я одна, иногда с кем-то из младших сестер.
Но всегда нас ожидал праздничный стол и хозяин, полностью готовый к приему гостей - аккуратно выбритый, подстриженный и причесанный, сорочка с галстуком, пиджак застегнут на все пуговицы. Иногда пили кофе или какао со сгущенным молоком, на стол в таком случае подавалось печенье или сухарики. Грязную посуду мы всегда мыли и тщательно вытирали, Виктор Николаевич тут же ее расставлял по местам.
За два-три дня до прихода я, по просьбе Виктора Николаевича, звонила ему. В трубке раздавался знакомый голос: «Слушаю». Я называла себя. В ответ: «А, Рива, очень рад. Приходи (называл день и час)». Я никогда не опаздывала. Виктор Николаевич опозданий не терпел, считал их признаком плохого воспитания и дурного тона.
План комнаты Виктора Николаевича: 1 - дверь; 2 - окно с форточкой, шторой и подоконником; 3 - окно в глухую стену, плотно заставленное большим буфетом; 4 - большой высокий буфет; 5 - кровать, превращенная в тахту; 6 - ковер над кроватью; 7 - обеденный стол под клеенкой, служивший Виктору Николаевичу рабочим столом, здесь же он ел, когда был один; 8 - выдвижной столик-тумбочка, его использовали для приема гостей, перемещая между кроватью-тахтой и буфетом; 9 - две книжные полки; 10, 11, 12 - стулья.
Постараюсь описать эту дивную комнату, с которой связаны чудесные воспоминания. Она выходила двумя окнами во двор. Правое окно - в глухую стену, расположенную совсем рядом. Это окно навсегда было закрыто большим, вместительным, со многими ящиками и отделениями буфетом. По-моему, там хранилось все имущество Виктора Николаевича. Вдоль другой, параллельной стены стояла узкая кровать, покрытая ковром. Получалась тахта, на ней помещалось два-три человека. В левой короткой части комнаты - обеденный стол, покрытый клеенкой. Там Виктор Николаевич работал - писал, читал. Над столом - небольшая полка с книгами, толстыми тетрадями и фарфоровыми фигурками - персонажами «Мертвых душ» и «Ревизора». Виктор Николаевич сам купил этот набор, он был замечательно выполнен ленинградскими художниками. По правой короткой стенке маленькая тумбочка (она и служила гостевым столиком для «больших приемов»), ее можно было выдвинуть, точнее - вдвинуть или придвинуть к кровати. Над тумбочкой - еще одна полочка с толстыми тетрадями и маленьким бюстом А. В. Суворова. На рабочем столе - настольная лампа. Над кроватью - небольшой ковер, настенная лампа и иконка овальной формы в легкой деревянной рамке с изображением Михаила Архангела. Видя наше изумление (дети атеистического времени), Виктор Николаевич просто сказал, указывая на икону: «Это родительское благословение. Я с ним не расстаюсь». С потолка спускалась чрезвычайно симпатичная лампа - соединенные треугольником небольшие трубки дневного света, накрытые вместо абажура красивым крепдешиновым платком в крупную красно-сине-белую клетку. Возле рабочего стола - два стула, третий - между буфетом и подоконником «действующего окна. На окне - штора. На подоконнике и под ним - бутылки хороших марочных вин. Потом к ним присоединилось «Российское полусладкое», слегка газированное. Виктор Николаевич любил его, а еще более - купаж, который составлял из какого-либо грузинского и «Российского полусладкого». Иногда «Российское» добавлял к хересу или мадере.
За столом Виктор Николаевич был неизменно доброжелателен и вел себя не как наш наставник, учитель, воспитатель, а как исключительно радушный хозяин. И мы себя чувствовали свободно и уютно. Сорока-Росинский внимательно расспрашивал о каждой из нас, радовался нашим успехам, вникал в планы, поддерживал. Разговор не прерывался ни на миг.
Учитель искренне горевал, зная, как чудовищно прошлась по Новгороду война. Виктор Николаевич хорошо помнил, что у Арины есть близкие родственники в тех краях (все знал о нас!), она бывает там во время летних каникул, она - правдивый свидетель того, что осталось от города, как его восстанавливают. Слушая рассказы, мы в то же время учились пробовать и пить разные вина, есть закуски, пользоваться ножом. Заставил распробовать маслины и сделал их и рокфор моим лакомством навсегда. Много рассказывал о сырах - твердых, мягких, плавленых: откуда пошли, какие страны и в чем именно преуспели. Подавал фрукты - яблоки, мандарины.
Задушевные беседы Виктор Николаевич вел со мной одной. Из них я однажды узнала, что еще в 1953 году Виктор Николаевич оставил нашу школу и перешел совсем близко к дому, на Лермонтовский вблизи Садовой. А вскоре Виктор Николаевич рассказал мне, что вовсе оставил работу, вышел на пенсию. Сказал: «Понимаешь, Рива, я совсем плохо стал видеть. Даже у сидящих на первых партах вместо лиц вижу какие-то блины. Нельзя работать с классом, не видя лиц своих учеников». Но работать Виктор Николаевич не перестал. Он изобрел новинку - «орфографическое лото»; из школы, где преподавал в конце своей педагогической деятельности, по договоренности с учителем русского языка и завучем, ему присылали «партию из семи-восьми человек - абсолютных двоечников». С ними Виктор Николаевич играл в это лото в прихожей ежедневно по одному часу после их уроков до тех пор, пока они не переходили в разряд твердых троечников. Тогда Виктор Николаевич звонил в школу и просил «новую партию». «Мои идиотики» - так ласково называл «ведомых» Виктор Николаевич. Он был чрезвычайно увлечен своим лото, видел большую перспективу в его использовании, но никто не хотел вдуматься, перестроиться, внедрить новинку. Куда бы Виктор Николаевич ни обращался - не с просьбой, а с предложением взять его работу на апробацию, разумеется, без вознаграждения, - ни одна школа, ни один методический кабинет, ни одна кафедра русского языка не решились на эксперимент. Но Виктор Николаевич - внешне по крайней мере - не унывал, продолжал совершенствовать свое детище. Много писал, но никогда не рассказывал и не показывал мне своей работы. И лото я никогда не видала. «Тебе не нужно. Ты и так грамотная», - вот что я услышала в ответ на свою просьбу показать мне лото. Я не настаивала. Молода была и глупа. По словам А. С. Пушкина, «мы ленивы и нелюбопытны». Полностью отношу к себе в этом случае.
Говорили мы с Виктором Николаевичем о многом. О несчастной любви - он сказал: «Несчастной любви не бывает. Любить гораздо важнее, чем быть любимым». О возможности или невозможности любви с первого взгляда - Виктор Николаевич верил в такую возможность, рассказал, что однажды с площадки стоящего поезда он увидел на площадке встречного и тоже стоящего поезда женщину. Они обменялись такими взглядами, что он до сих пор - через сорок лет - помнит ее. Поезд тронулся, они не успели и не смогли вымолвить друг другу ни слова, только помахали друг другу рукой. Виктор Николаевич был уверен, что мимо прошла любовь.
На мой вопрос, любил ли он Эллу Андреевну, свою жену, Виктор Николаевич ответил, что они вступили в брак не по страстному чувству, а скорее по расчету. Элла Андреевна была его коллегой, другом, разделяла его вкусы и убеждения, они искренне симпатизировали друг другу, у них были нормальные прочные супружеские отношения, но страсти не было. У каждого позади было многое. У Эллы Андреевны - первый брак и дочь от него (муж умер, оставив ее молодой вдовой), встречи с другими мужчинами. У самого Виктора Николаевича было много встреч и связей, в том числе опасных. Одна из них чуть не упекла его за решетку - роман во вкусе Ф. М. Достоевского, любимейшего его писателя2. Говорили об одиночестве. Виктор Николаевич рассказал, что ему часто приходилось быть одному, теперь он привык, а раньше иногда и страдал. Этот рассказ я передаю как можно точнее: «В таком огромном городе, как Петербург, а ныне Ленинград, вокруг проходят ежедневно сотни и тысячи лиц, но ты всем чужой, никто не поздоровается, никому нет дела до тебя. Не то в Германии. Каждый вечер я приходил в одно и то же кафе, сидел за одним и тем же столиком. Видел, как добрые отцы семейств со своими фрау и киндер целые вечера проводят в этом кафе. Мужчины по глоточку отпивают пиво из огромных кружек, откусывают по кусочку сосиски на вилке и рассуждают о политике.
2 Подробнее об этом - в биографии В. Н. Сорока-Росинского.
Женщины вяжут и го ворят о своих делах. Дети играют. Иногда мужчины дают своим женам отхлебнуть пива, откусить кусочек сосиски. И вот я как-то приболел и несколько вечеров не приходил в кафе. А когда пришел, бюргеры повскакали с мест, подбежали ко мне, хлопали по плечу, жали руку, говорили, что беспокоились, а теперь рады меня видеть. С этого вечера я уже не сидел один. Подсаживался к ним, все приветливо махали рукой, приглашали к своим столикам, тоже пил пиво глоточками и откусывал сосиску по кусочку, беседовал о политике. Было тепло на душе».