Знание-сила, 1997 № 05 (839)
Шрифт:
«...Библиотеку мою со шкафами отдаю в Румянцевский музей. Три портрета: один скульптора Витали работы Карла Брюллова, другой пожилого человека с мальчиком работы Левицкого, третий Лосенка работы его самого, отдаю в тот же Румянцевский музей. Мой дневник (Чижов вел его с четырнадцати лет) в книгах и тетрадях прошу, не позволив никому читать, передать запечатанными в тот же музей с тем, чтоб его не могли распечатать ранее сорока лет. Туда же и на том же условии передаю всю мою переписку...» •
РАКУРС
Ирина Прусс
А и В сидели на трубе, C упало, Д
Польский опыт выживания бывшей социалистической науки
Честно говоря, не такой уж она была социалистической. Если в 1950 году литературовед Стефания Скварчинская могла публично заявить: «Я в марксистском наморднике ходить не буду» (по поводу внедрения соцреализма в польское литературоведение), и ей ничего за это не было, а польское литературоведение так и жило без всякого соцреализма — действительно, не такой уж социалистической была наука в этой стране...
В системе польских научных учреждений в общем сильнее оказались университеты и старые вузы, чем академические институты. Университеты помнили о былой своей независимости от государства и пытались возродить ее всякий раз, как только политическая ситуация «теплела» и правительство решалось восстановить демократические декорации, не выпуская, впрочем, из рук рычагов управления. Славист профессор Стефан Гжибовски помнит, как минимум, три таких случая, когда власти возвращали университетам право выбирать свое руководство и вскоре вновь это право отбирали, переходя к министерским назначениям.
Фундаментальной наукой занимались и в университетах, и в академических институтах примерно в равной степени. Но власти были настроены исключительно прагматически, требовали от науки быстрейших практических результатов. Вузы защищались от этого давления прежде всего тем, что совмещали с исследовательской сугубо практическую функцию: готовили для страны специалистов. Академические институты оказались менее защищенными.
Зато университеты были постоянным источником беспокойства для властей в другой, политической сфере: студенческая среда всегда была взрывоопасной, а лояльность преподавателей внушала серьезные сомнения. Правительство решало выстроить параллельно с этой традиционной и недостаточно управляемой новую систему высшего образования, открыв по всей стране множество педагогических институтов и оказывая им всяческие материальные милости. Нет слов, учителя стране были необходимы. Но старинный Торуньский университет имени Коперника тихо загибался, ему не разрешали расширяться — зато под боком взрастили педагогический институт.
— Уровень этих пединститутов был крайне низкий,— рассказывает Стефан Гжибовски.— Ни о какой научной работе всерьез говорить не приходилось. Закон об образовании 1989 года был в значительной степени направлен против них.
Прежде всего, разумеется, закон вернул вузам их былую независимость: выборность сверху донизу, вплоть до декана и заведующего кафедрой, неприкосновенность территории — полиция может проникнуть в университет только с разрешения его властей. Каждый вуз волен составлять собственные программы обучения, которые каким-то образом соотносятся и регулируются только на уровне Совета высшего образования — общепольской представительской организации. Но Совет утвердил перечень научных дисциплин, преподаваемых в вузах, чтобы пресечь дилетантское творчество пединститутов в этой сфере, и жестко ограничил возможности открывать новые отделения: по основному предмету в институте должно быть не менее восьми докторов наук, если здесь собираются выпускать магистров, и не менее четырех докторов и шести кандидатов наук, если здесь будут готовить бакалавров (лицензиатов, как их называют в Польше).
— Закон устарел, по-моему, уже тогда, когда его приняли,— говорит Гжибовски.— В перечень наук, допущенных к преподаванию, например, не попала антропология — и теперь в стране, в отличие от всего
Вот эта финансовая сторона жизни польской науки интересовала меня, угнетенную реалиями российской научной жизни, больше всего.
Стефан Гжибовски рассказал, что Комитет по научным исследованиям ввел своеобразную табель о рангах для всех научных учреждений страны, включая университетские и вузовские кафедры (каждая выступает как отдельное научное учреждение со своими счетами или, как мы бы сказали, со своим юридическим лицом). В этой табели ваш институт получает ранг А, В, С или Д.
Многие пединституты, а также отраслевые НИИ были отнесены Комитетом к типу Д. Это значит: ни копейки субсидии от государства, оно не считает ваш научный потенциал достойным сохранения. Вас никто не закрывает. Если речь идет о вузе, вы будете получать свои «дидактические» на каждого студента, но ни грошем больше. Если речь идет о НИИ — ваше право искать гранты, частных спонсоров, выкручиваться иным способом. Наконец, вы можете напрячься и на очередной аттестации доказать, что ваш научный потенциал вырос и вы вполне соответствуете рангу С. Но, с другой стороны, можете ничего не доказать и в конце концов институт просто прикроют.
Перейдя на уровень С, вы уже начинаете получать государственные субсидии на самое необходимое — так сказать, на выживание в научном качестве, но не более того. Вы сможете выписать необходимую специальную литературу, оплатить телефонные счета, обеспечить сотрудников хотя бы элементарными канцелярскими товарами.
Субсидии для научных учреждений ранга В в пять раз больше (именно в этом ранге кафедра русского языка Торуньского университета имени Коперника, которой заведует Стефан Гжибовски). Тут уже можно обзавестись компьютерами, выписывать литературу и журналы из- за рубежа, посылать сотрудников на конференции, принимать коллег у себя. Соответственно, ранг А позволяет еще больше. Этот ранг присвоен физическому факультету Университета имени Коперника с мировой репутацией, историческому факультету...
Все это — средства на «сохранение научного потенциала». А дальше каждый ищет гранты. Г ранты дает тот же Комитет научных исследований — на конкретные проекты, победившие на конкурсе. Гранты дают многочисленные зарубежные фонды — и на исследования, и на стажировки за рубежом. Гранты, наконец, в принципе могут давать отечественные частные предприятия, фирмы, банки, но это с ними происходит очень редко, поскольку налоговое законодательство не предусматривает никаких льгот при таком использовании средств.
Вот так выживает и живет польекая наука.
Высшее образование финансируется иначе: здесь дифференциация только начинается.
— У нас настоящий бум в высшем образовании,— говорит Гжибовски.— Во-первых, правительство решило, что лучше поощрять учебу, чем оплачивать безделие. Пособие по безработице вы можете получать не более года; обучение на дневных отделениях государственных вузов бесплатное, будете хорошо учиться — еще и стипендию получите, вполне достаточную, чтобы не было необходимости подрабатывать. А вуз получает от государства деньги за каждого студента. Кроме того, среди людей с высшим образованием безработных — меньше одного процента, тогда как в среднем они составляют 14 процентов. Тоже неплохой стимул учиться, верно? А если к этому прибавить демографический всплеск: в вузы пошло многочисленное поколение детей, рожденных в семидесятые годы,— то легко объяснить и высокие конкурсы, и переполненные вечерние и заочные отделения, где образование платное. И появление частных университетов: их уже около ста, образование в них платное, они, правда, чаще выпускают лицензиатов, а не магистров. А пединституты, представьте себе, в основном выжили, именно за счет студентов. Надо признать, они объективно оказались нужны: по числу людей с высшим образованием на десять тысяч населения социалистическая Польша занимала предпоследнее место в Европе. •