Знание-сила, 1997 № 05 (839)
Шрифт:
И второе: земля в случае смерти или измены вассала возвращается к дарителю, то есть к королю. Тем самым власть будущих представителей династии Каролингов (второй франкской династии) сильно укрепляется, в отличие от Меровингов, постепенно терявших свой земельный фонд.
Именно Карл Мартелл сумел отразить страшную опасность, которая могла уничтожить германско-римский мир. Ибо с Пиренейского полуострова на Западную Европу двинулись арабы, продолжая мощную волну своего завоевательного движения, начавшегося в VII веке на Аравийском полуострове. И вот они уже, как мощный и страшный поток, преодолели Пиренейские горы — а это не пустяк! — и двинулись к северу по Западной Европе. Но у города Пуатье в 732 году под руководством Карла Мартелла соединенные силы нескольких варварских королевств остановили арабов в одной из так называемых битв
Сын Карла Мартелла Пипин сумел закрепить союз с церковью самым замечательным образом. Придя к власти в качестве майордома и став затем с санкции папы королем (последнего Меровинга он отправил в монастырь, сказав: «Вы слабые и бесполезные, вы не нужны»), он сделал поистине королевский подарок римским папам в благодарность за поддержку. Он подарил им земли, по существу, целое государство — двадцать два города в Средней Италии. Отвоеванные у Лангобардского королевства, эти земли на многие века стали основой папского государства, которое, в сущности, прожило еще несколько исторических эпох и маленьким- маленьким символом и обломком которого является кусочек современного Рима, называемый Ватиканом. А вот с чего все началось: королевское повеление, королевский жест и — возвышение франков над другими варварскими королевствами.
Увы, франки не только не предполагали, что они несут какую-то новую, более прогрессивную формацию, как нас учили в школе, они ничего и не несли на самом деле. Но интересно посмотреть, как они жили. Вот быт королевского двора. Жизнь их сводилась к нескольким простейшим делам. Охота, подготовка к ней, отдых от нее, пнр, война, охота и так далее. В сущности, других забот, других занятий нет. И если нет войны с соседями, то непременно война с братом, с бывшей женой. Конечно, это образ жизни достаточно варварской. Галло-римская знать сохранилась, ее не истребляли. Но, боясь, зашитая себя, запираясь в своих поместьях, медленно, шаг за шагом она что-то воспринимала из этого быта, отдавая что-то из своего варварам. И вот последний сын Хлодвига Хильперик уже гордится тем, что он может говорить по-латыни. А на свадьбе его брата на латыни читается эпиталама в честь новобрачных. И это (описано всеми современниками) произвело очень сильное впечатление. Никто из присутствующих, конечно, содержание эпиталамы не понял, но факт, что она была, поднимал их до уровня римской элиты. Миры шли навстречу друг другу. Варвары и элита варваров особенно хотели быть такими, как римляне. Римляне же, совершенно не желая того, во многом становились похожими на варваров.
А что же «обычные, простые» люди, те самые свободные франки, бургунды, алеманны? Придя в эту бывшую Римскую империю, они поначалу наверняка пережили очень неплохие времена. Во-первых, им было очень легко продвигаться, например, по Галлии. Римляне построили такие блестящие дороги (многие из которых целы до сих пор), что варварам не составляло никаких усилий продвижение в сердце империи. Тридцать — сорок пять километров в день проходили легионеры в тяжелом вооружении, а гонцы за сутки пробегали до семидесяти пяти. Франки нашли здесь много земель, богатств и городов, которыми, правда, не умели пользоваться.
Основой их жизни была деревня. Это деревянные дома, крытые чаще всего соломой, пол земляной, что говорит, конечно, о крайней простоте быта. Топится дом по-черному. Часто в доме с людьми живет скотина. Живут грязно, скученно.
Нужда в защите вынуждала мелких землевладельцев селиться поблизости от стен, которыми все чаще и чаще обносились большие поместья, «виллы» (villa). Так «виллы» превращались кое-где в центр или, по меньшей мере, в опорный пункт сельского поселения. Документы свидетельствуют о том, что поселения свободных землевладельцев попадали целиком, в силу распространения системы колоната и общинной солидарности, в полную зависимость от земельных магнатов. Процесс, который завершится превращением «виллы» в поместье или замок феодального сеньора, а поселения свободных и полусвободных землевладельцев — в зависимую от феодала деревню, начался рано, а на переломе VI и VII веков обнищавшие
В своем поведении люди руководствуются нормативами и традициями, восходящими к дикости, к варварству. Например, знаменитая статья Судебника франков «Салической правды» о горсти земли: «Если кто-то кого- то убил, положено платить штраф». А если у него нет денег, что делать тогда? Тогда он собирает двенадцать свидетелей, своих родственников, выстраивает их около своего дома, берет горсть земли с четырех углов дома и спиной к свидетелям бросает ее через левое плечо (обязательно через левое!) на этих людей. Потом с колом в руке, в рубахе без пояса, босиком прыгает через плетень и — чудесный результат! — родственники должны принять участие в уплате штрафа.
Так начинает формироваться культура жеста, восходящая к этим варварским бесписьменным традициям. И понятно, конечно, что бесписьменная цивилизация придает огромное значение жесту. Когда в суде решается, например, какой-то вопрос мирно, даже на уровне королей, никто не подписывает договор, а происходит обмен веточкой. Два враждовавших короля обмениваются веточками.
Был еще знаменитый, очень умилительный обычай. Очень важная вещь в королевских, да и в простых семьях тоже — приданое. Как он решался? Наутро после брачной ночи жених, уже муж, в присутствии свидетелей должен был войти в комнату своей жены и бросить на ее постель соломинку обязательно левой рукой и громко произнести то, что ей отдается в ее пользование в случае его смерти. Это так называемая вдовья доля, вдовий подарок.
Вся жизнь — от крестьянина до элиты — была оформлена такими вот процедурами. А деревня, крестьянство, которое занято прежде всего вопросами, у кого дом сгорел, где скотина пала, решает все эти вопросы главным образом клятвами и присутствием свидетелей. Самая важная клятва — на мощах святых, самых почитаемых. Страшным образом отомстят покойные, если ты ее нарушишь. То есть деревня живет жестом, традицией, и элита тоже, может быть, несколько в смягченных вариантах. И при этом причудливым образом говорит по-латыни, все более ее переиначивая и порождая диалекты будущих западноевропейских языков.
Деревня и элита с разной степенью успеха пользуются очень простыми предметами быта, а накапливая богатство, зарывают его где-нибудь. Крестьянин — в погребе золотые римские монеты, а короли — в своих кладовых золотые чаши изысканной работы, драгоценности, сохранившиеся от предшествующей эпохи. Они хранят сокровища, не ими созданные. И если учесть, что Галлия — это мир былой кельтской культуры, населенной гномами, волшебниками, чудесами, сказочными существами, по преданию живущими в лесах и в горах, то и сами франки на них в чем-то похожи. Они тоже живут в причудливом мире, где сегодняшний и завтрашний день переплетаются, и, наверное, совершенно незаметно для очевидцев шаг за шагом идет продвижение к дню завтрашнему, где будут мощные средневековые замки с толстенными стенами и несколькими рядами укреплений, рыцарские турниры, будут выясняться вопросы чести, будут клятвы, но уже и писаные, строгие законы и реальная власть короля, а не только призывы к его авторитету. Будет много нового, будут великолепные, потрясающие соборы романские, а затем готические. Но все это — завтра. А сегодня христианский храм — это переделанная римская базилика. На нес кладут тяжелую крышу — сочетание совершенно немыслимое воздушных античных колонн и могучей давящей крыши! И так же нестрого, как в архитектуре, следуют и новой христианской этике. Не строго, но следуют, продвигаясь по дороге к средневековью. В декорациях, очень противоречивых, живописных, наполненных разными людьми, их чувствами, воспоминаниями о прошлом. Их вожди хотят называться императорами, а человека грамотного считают на всякий случай трусом. Это мир великих противоречий. Но только в противоречиях и столкновениях рождается новое.
В исторической литературе спорят, чем считать эту эпоху. Революцией, переворотом? Уж очень соблазняло это Маркса с Энгельсом. Им всегда были симпатичны взрывные слова и социальные взрывы. Но были и другие. А. Допш, Фюстель де Куланж, страшно критикуемые за это марксизмом, говорили: «Нет. Это великая текучая эволюция, в которой всегда есть и слом, и рывок. Но в целом лик ее определяется бытом, движением повседневности». И, познавая повседневность, мы приближаемся к более подлинной, а не вымышленной картине мира. Приближаемся к миру людей. •