Знание-сила, 2002 № 11 (905)
Шрифт:
От конкурса к конкурсу видно, как изменяется характер работ, – авторы научаются грамотной работе с документами, грамотному использованию устных источников. Дети очень легко обучаются, и в этом смысле конкурс – страшно благодарная вещь: видишь быстрый результат.
Нас удивило, почему такое достаточно просторное здание, как дом купцов Проторчиных, служило в советское время конторой. Неужели было столько кабинетных работников? Оказывается, было. Большой бюрократический аппарат – одна из особенностей ведения социалистического хозяйства. Чуть ли не на каждого тракториста приходился какой-нибудь инженер по контролю и учету определенного профиля. Кроме того, в штате МТС числились бухгалтеры,
Сергей Алиев, Алексей Бозаков, Александр Горынин, Александр Губарев, Сергей Люков, Сергей Подлесных, Анна Татсринская (Воронежская обл., Анненский р-н, с. Новый Курлак, 10 класс), «Дом Проторчиных»)
Мы сидели с бабушкой за столом. Бабушка была напротив меня, ее руки лежали на столе, и она все время ими что-то перебирала.
Видно было, что она волновалась и воспоминания давались ей с трудом. Бабушка почти не смотрела на меня и все смотрела куда-то е сторону. Потом она заплакала.
Она отказывалась вспоминать, как ей было больно. Постепенно бабушка успокоилась и рассказала мне о своей жизни. Иногда она с интересом заглядывала в тетрадку, смотрела, как я пишу.
Наталья Лапина (Вологодская обл, с. Куркино г 8 класс). «Судьба моей семьи в истории России. XX век»
Но еще важнее то, что они свободны, ничего не боятся, и степень свободы тоже растет от года к году. Мы, конечно, не этнографы и можем использовать только элементы этнографии, но вот такая работа, которая, по-моему, была невозможна несколько лет назад: девочка Аксинья Козалупенко из русской деревни в Башкирии рассказала о жизни и смерти совхоза «Слобода» в частушках – приятна сама смелость, не побоялась отправить нам эту работу. Отец сказал: отправляй, эти частушки – тоже история.
Самое главное – страхов стало меньше, разного рода страхов. Это исключительно важно – ведь страх влияет и на память. Высказать свое мнение, пойти в ФСБ попросить документы – раньше это было просто непредставимо. Одну нашу девочку из военкомата послали в ФСБ, а она с нашим сборником туда и пошла. Другое дело – к чему приведет страх остаться бедным, страх безработицы, как на Западе; это толкает их не к политическому конформизму, чего от них пока и не требуется, а к определенному выбору пути. Да и нечего рвать на себе волосы, если у нас будет много юристов и экономистов, которые все-таки имеют некоторое представление об истории своей семьи, страны, – это будет просто замечательно. Но все-таки жаль, что порой этот прагматический выбор вырывает будущих талантливых историков, которые, на самом деле, не меньше нужны нашему обществу… Даже очень талантливые боятся, что академическая карьера их не прокормит, чего нет на Западе.
С каждым годом растет количество работ по Чечне. Не правда, что все это вытесняется из памяти; может быть, в Москве, где сумасшедший ритм жизни и вчерашнее перестает быть существенным, и то сомневаюсь. А в маленьких городках, в поселках, где все всех знают, помнят: мальчишка, кончивший школу, брат твоей подруги, брат одноклассника, наконец, отцы: у нас есть работы детей воевавших там омоновцев. На этот раз было около 50 работ по Чечне. Из лагеря чеченских беженцев была работа – конечно, с точки зрения историка, довольно слабая, у девочки не было под руками практически ничего, никаких документов добыть она не могла, просто крик боли, но хорошо, что она нам написала. У остальных очень силен антивоенный пафос – не было никого, кто бы написал; прекрасная война, «Он землю покинул, пошел воевать…», что было, кстати, с афганской войной, про нее ведь тоже пишут.
Какая-то степень романтизации, конечно, присутствует, и не только, кстати, у детей: оружие, форма, на броневиках и бронетранспортерах… От Киплинга идущая романтизация колониальной войны: «И только пыль, пыль, пыль от шагаюших сапог»… Но дети сталкиваются и с тем, как избегают рассказывать, как уходят от разговора, как трудно узнать, что же там происходит на самом деле. Есть непонимание, для чего нужна эта война. Мысли о ее принципиальной несправедливости нет. Разве что у беженцев, да еще вот русская девочка написала о чеченской семье, которая поселилась рядом с ними еще в первую чеченскую
Я воспитанница детского дома и никогда не думала о том, что меня заинтересует чья-то судьба, потому что с раннего детства я была никому не нужна. Мне было очень больно это осознавать. И когда мне предложили узнать и изучить биографию этого человека, я не отказалась и не жалею об этом. Как и из каких источников я узнала об этом человеке?
От его дочери Асии Валишевны, нашего воспитателя, которая рассказала мне о нем и познакомила с дневником его воспоминаний о пережитом. У меня никогда не было дедушки, и я захотела узнать о нем больше, как будто это мой родной дедушка. Вместе с Асией Валишевной мы были в ФСБ Тюмени, где изучали его уголовное дело.
Нина Бреденкова (Тюменская обл, с. Борки, 8 класс). «Узник Яринлага»
Не случайно они выбирают наш конкурс. В прошлом году три работы было о священниках-мучениках за православную веру во времена террора, очень хорошие работы – и краеведческая, об уничтоженном, а теперь возрождающемся женском монастыре, о священнике, расстрелянном в Воронежской области вместе с целой общиной верующих в 37-м году, и история разрушенной церкви, которая так и не возродилась. В этом году у нас было много работ такого рода; но среди награжденных оказались история менонитов, баптистов, много работ о преследовании буддистов (один из них, как было написано, «работал ламой»)… Порой кажется, авторы таких исследований выбирают наш конкурс, потому что им больше некуда идти с такими темами – вы же ощущаете напор на все другие конфессии, кроме православия… Я надеюсь, что они и дальше будут нам писать – это то немногое, что мы можем для них сделать.
Во всех странах, включившихся в сеть аналогичных конкурсов «Евростори» (теперь и мы вошли в нее), больше всего работ присылают сельские жители; это общая закономерность. В крупном городе у вас на многое хватает времени? И дети так же – в школу по полтора часа, город давит разнообразием, много возможностей. Усталость от людей начинается, когда все время находишься в толпе, в людей не хочется вглядываться, хочется закрыть глаза. И компьютер в качестве приза для москвичей-питерцев не такая уж приманка. Опять-таки бедность: у нас две трети из 67 приглашенных получать призы подняли руки, что они никогда не бывали в Москве. А как теперь попадут в Москву дети из Хабаровска, если их родители – не «новые русские»? У нас на транспорте такая слабая система скидок – конечно, детям надо бы большие скидки… Потом связи между поколениями в маленьких местах сохраннее, чем в крупных. И может быть, иное отношение к окружающему миру. Конечно, есть и желание хоть как-то пробиться – это нормально. И у нас есть примеры, когда девочку из провинции уже и на радио «Свобода» пригласили. Мы все больше о чистой любви к науке говорим, но ведь желание успеха, желание выиграть тоже имеют значение.
Эта работа стала итогом полугодового исследования. Первоначально она задумывалось как короткий рассказ о Преображенском соборе города Невьянска, «дедушки уральских заводов», что располагается в ста километрах к северу от Екатеринбурга. Когда-то он был одним из центров старообрядчества на Урале, и мне казалось интересным проследить судьбу православного храма в приходе, где испокон веков был силен раскол. Почему я выбрал именно эту церковь? Честно говоря, она интересовала меня давно. В нашем книжном шкафу стоит дореволюционная фотография. Когда я был маленьким, я никак не мог понять, что на ней изображено. Конечно, я прекрасно узнавал Невьянскую наклонную башню, символ города, но рядом с ней находился зтот самый собор, в несколько раз по объему превышающий башню. Позже я узнал, чтозто здание было снесено. Я принялся за работу. Вначале боялся, что все, что можно узнать про Преображенский храм, уже известно. Оказалось, совсем наоборот.