Знание- сила, 2003 № 07 (913)
Шрифт:
Разумеется, о централизации русскоязычной мировой общины не может быть и речи, хотя бы потому, что никакой всемирной русскоязычной общины не существует. Идея рецентрализации русскоязычной жизни хуже чем нереальна — это экономически бесперспективная концепция. Думается, для того чтобы выделить приоритеты взаимодействия России с остальным русскоязычным миром, надо ответить на два коренных вопроса: первый — почему внешние инвестиции в российские технологии делаются так неохотно? И второй: существует ли особенность российской науки и технологии, дающая ей какие-либо преимущества перед западными методами производства интеллектуальных продуктов, и если таковых нет, нужно просто внедряться в Запал и учиться у него, ибо чем меньше мы будем тянуть одеяло на себя, тем нам же будет и прибыльнее!
Ответ на первый вопрос лучше всего сформулировал председатель совета директороводного из московских банков, с которым
Ответ на второй вопрос не столь очевиден.
Я считаю, что сегодня в мире идет спор не просто между технологиями — ибо впервые за тысячи лет земной цивилизации создать и произвести можно намного больше, чем требуется потребителям, — а между стилями в технологии и их адаптацией к культурам и странам. Мы не такие, как европейцы, индусы или японцы. Достаточно отметить, что (грубо говоря) там, где европеец стремится к точности, а китаец к детализации, мы добиваемся того, чтобы система работала любым способом. Там, где европеец склоняется к компромиссу и золотой середине (краеугольный принцип, увековеченный на храме в Дельфах и существенным образом повлиявший на развитие западной цивилизации), человек русской культуры стремится к широте и выходу из собственно проблемы для решения этой проблемы.
У российского подхода к науке и технологии есть своя уникальная ниша, которую специалисты иных культур и научных школ заполнить не могут. Русский подход — это что-то вроде квантовой механики, если сравнивать его с технологическим детерминизмом Запада. В каждом нашем поступке, в каждом сошедшем с конвейера тракторе, каждом разговоре и даже в самом языке, который не признает никакого порядка — даже порядка слов! — заложена фундаментальная неопределенность. Мы стремимся к пределу там, где человек Запада стремится к (золотой?) середине и компромиссу. Если нам надо решить задачу, мы делаем это, оглядываясь, так сказать, по сторонам, а не по ее внутренней логике. Мы не боимся приближенных и грубых решений, будучи уверенными, что детали осмыслим и доделаем впоследствии, если потребуется. В результате наша широта позволяет соединять все и вся, то есть находить новые нетривиальные решения и принципы на любом уровне и в любом месте. Все это совершенно непохоже на подход немца, американца, японца или англичанина. Россия — не та страна, в которой будет, так сказать, создан доработанный до малейших нюансов функционирования «мерседес». Но Россия, как, быть может, никакая другая культура, способна создавать новые устройства, новые принципы, новые прототипы. Это гигантская интеллектуальная и экономическая ниша, которая, по мере развития глобализации экономики и уровня технологий, будет только увеличиваться. Таково мое глубокое убеждение.
Итак, зададимся вопросом: каково экономическое будущее России в далекой перспективе? Чтобы сделать уровень жизни населения сопоставимым с западными стандартами и поднять бюджет страны до соизмеримого с уровнем США и Китая, каков наш стратегический резерв? Можно ли, например, представить, что через пятьдесят лет добыча нефти возрастет в десять раз? Такое предположение выглядит, разумеется, фантастичным. Совершенно очевидно, что никакого иного стратегического резерва, кроме научно-технологического потенциала, нет. А он-то как раз у страны имеется, его лишь надо рационально и дальновидно использовать.
Таким образом, существуют два фундаментально отличающихся друг от друга сценария развития страны. Если по-прежнему лицом деловой России будет не специалист, а ухарь, если для ведения бизнеса по-прежнему будут необходимы крыши, если дружба будет превалировать над законностью — и через десять, и через сто, и через тысячу лет стране останется только гордиться сложностью и уникальностью стоящих перед нею проблем, решения которых известны чуть
Интервью Ю. Магаршака после выступления
— В докладе вы подчеркиваете, что речь идет не о диаспоре, а о Русской Ойкумене. Не боитесь таким заявлением спровоцировать страхи вроде «Русские идут!» и, быть может, гонения на представителей России?
— Гонения? Где? На Западе? В Канаде и Австралии? В Калифорнии? Вы шутите или совсем не представляете Запад.
Ситуация в корне обратная. Прежде всего напомню, что Ойкумена в буквальном переводе — весь разумный (обжи той) мир, а диаспора — расселение людей того или иного государства за его пределами. Именно попытка централизации диаспоры может беспокоить власти любой страны: рука Пекина или Москвы не всегда бывала дружественной, это помнят все и всюду. Если же речь идет об Ойкумене, то это именно то, что полностью вписывается в современную концепцию Запада: взаимопроникновение культур. В американских и канадских фирмах бок о бок работают китайцы, англосаксы, русские, коренные американцы. Каждый вносит свою лепту, не только профессиональную, но и культурную, в плане общего понимания, как подходить к проблемам. И этот полиморфизм — часть силы американской и вообще западной не только культуры, но и технологии.
И почему в восклицании «Русские идут!» должен слышаться страх? Лингвистически это нейтральная фраза, вроде «гляди, манекенщицы идут», «идут индусы» или «идут артисты театра и кино». В том-то и дело, что интеллектуалы русско го зарубежья изменили знак этого восклицания, и если в математическом институте Куранта в Манхеттене или в коридорах Стэнфорда вы услышите «Русские идут», то это вызывает не страх, а уважение!
— Можно, конечно, «рассматривать РФ не изолированно, а как часть Всемирной Русской Ойкумены», во вся ком случае, в этом ракурсе картина выглядит более радужной. Однако кому будут принадлежать открытия и разработки, сделанные российскими учеными за рубежом? Кто будет их использовать? Или для российской науки это неважно?
— Тому же, кому и сейчас: изобретателям и инвесторам. В вашем вопросе сквозит тень желания наложить хомут, в то время как надо думать о поощрении и создании системы для развития российских научных и технологических школ где бы то ни было. Нормальным процессом я бы считал следующий. В России полным- полно свободных денег для инвестиций в high-tech, но нет культуры таких инвестиций. Если российские бизнесмены, инвесторы, частные фонды или государство будут инвестировать деньги в research and development (исследования и разработки) россиян как в России, так и за рубежом, патенты или оговоренная их доля будет принадлежать этим бизнесменам, частным фондам или российскому государству соответственно. Это мировая практика. Смысл venture capital в том, что, хотя в любой инвестиции есть риск, в случае успеха доход от вложенного воз растает в десятки и сотни раз.
Вот это нормальная схема развития регионов и России в целом: развитие наукоемких фондов во взаимодействии с учеными и инженерами, не только имеющими российское гражданство. Между народное сотрудничество русскоязычных и не только ученых и инженеров, интернациональные фирмы и корпорации, имеющие филиалы где угодно, — это же так естественно!
Отмечу еще вот что. В российских инвестициях самое страшное то, что инвесторы путают инвестицию, при которой они получают долю бизнеса, с дачей в долг, при которой получают деньги назад с прибылью. К сожалению, рано или поздно, всерьез или на всякий случай, звучит даже из солидных уст нечто вроде — не отдашь, мало не покажется. Один раз услышав это, желание работать с такими бизнесменами и даже с российскими инвесторами вообще пропадает. А это очень опасная реальность — для страны в первую очередь.