Знойные ветры юга ч.2
Шрифт:
— Да что б тебя молния ударила! — возмутился князь, которого цинизм финансовых властей бесил еще тогда, когда он служил своей бывшей Родине. — Ты же о наших воинах говоришь, Збых! Не забывай об этом!
— Я за деньги государства отвечаю, — с достоинством, и даже с небольшой обидой в голосе ответил боярин. — И мне за них тоже воевать приходится. Да только не все это замечают, княже.
— Все равно плохо, — нахмурился князь. — В одном строю будет стоять тот, кто два рубля получает, и тот, кто пять. Один до твоих изменений на службу нанялся, а другой — после. Несправедливо! Так и до бунта недалеко.
— Надо жалование понизить тем, кто меньше восьми лет выслужил, — жестко сказал Збыслав.
— Ну, уж нет! — захохотал Самослав. — Я еще жить хочу!
— Убили его, — засопел Збыслав, — а потом война с персами началась. А потом на обломки двух империй арабы пришли.
— А все из-за такого умника, как ты! — князь обвинительно уставил палец на своего боярина. — Нашептал какой-то евнух императору, что казна может денег сэкономить. Ну и да, неплохо так сэкономили… Весь восток в руинах лежит и ждет не дождется, когда арабы придут.
— Тогда пусть первый легион какой-нибудь заслуженный будет, — выдал неожиданную идею Збых. — С собственным именем. Ну, как у римлян. Двенадцатый Молниеносный, пятый Клавдиев, четвертый Скифский…
— Первый Германский! — князь хлопнул ладонью по столу. — Был такой! Франки ведь германцы? Германцы! А они их били? Били! Голова! Хорошая идея, красивая! Только это все равно проблему не решает. Ты, Збыслав, иди еще думай. Твоя экономия не должна мое войско развалить.
Он вспоминал этот разговор, стоя на крутом берегу Одры. Эта река уже не станет германским Одером, да и город Бреслау не должен появиться в этом мире никогда.
— Из какой тагмы воины сюда сядут? — неожиданно спросил он Стояна.
— Из шестой почти половина, государь, — удивлено ответил тот. — И из остальных понемногу. В шестой больше всего потерь было, когда в Дакию ходили. Им туго пришлось, когда в засаду попали в том ущелье.
— Вратислав(1)! В честь командира шестой тагмы город назовем, — решительно сказал князь. — Он погиб, когда отход своих ребят прикрывал. Герой, мать его за ногу. Сам убил бы дурня!
— Спасибо, государь! — Стоян растрогался до слез. — Да парни за тебя… Эх!
— Дашь каждому по десять мансов доброй земли(2), — сказал князь. — Пусть пока селятся на острове и ставят острог. Каменный город потом построим. Не к спеху. Вторых жен пусть возьмут из местных ляхов.
— Сделаю, государь, — кивнул Стоян.
— И вот еще что, — сказал Самослав. — Эти наделы будут неделимы во веки веков, и продаже не подлежат. С такого надела хозяин обязан одного драгуна на коне выставить в случае войны. Сыновья в войско пойдут, и наследовать смогут, только если не меньше десяти лет в армии прослужат.
— А если слишком много сыновей будет? — почесал голову Стоян. — Как отцово наследие делить? Или наоборот, совсем сыновей не будет?
— Придумаем потом что-нибудь, — отмахнулся князь. — Земли свободной пока полно, а дальше пусть у других князей голова болит. Я до этого точно не доживу.
— Тут еще вот что, государь, — замялся Стоян. — Воины беспокоятся, кто они теперь в этой новой жизни будут. Сам понимаешь, любой воин куда выше сиволапой деревенщины себя почитает. И обратно деревенщиной становиться никто не хочет. Обидно им будет, если с простыми родовичами их сравняешь.
— Однодворцами(3) станут! — вспомнил князь термин из своего прошлого. — Они к воинскому сословию будут приписаны. И станут пограничную службу за свой надел нести.
— Добро! — кивнул префект. — Это им понравится. А кони, коровы и инвентарь?
— А это тебе с боярыней Любавой поговорить надо, — хищно улыбнулся князь. — У нее купите. Там у каждого воина уже по мешку серебра скоплено. Пусть растрясут малость, казна не бездонная.
В то же самое время. Шалон-на Соне. Бургундское королевство.
Сестра Клотильда почти не изменилась. Такая же недалекая смешливая курица, как и раньше. Мария едва выдерживала ее общество, так утомительны были пересказы сплетен, слухов и знамений, произошедших за эти годы. Ей даже на миг показалось, что сестра
А еще Мария жутко соскучилась по своему мужу. Что бы там ни думал себе князь Самослав, жена его искренне уважала, а это значило для нее куда больше, чем какая-то там любовь. Она, как и многие знатные люди того времени, да сих пор плохо понимала значение этого слова. Муж и жена рука об руку шли по жизни, владели общим имуществом, рожали детей и вместе отбивались от врагов. А если они еще и испытывали друг к другу хоть какое-то подобие симпатии, то это и вовсе было прекрасно. О большем и мечтать было нельзя. Девочек выдавали замуж родители, не спрашивая, нравится им избранник или нет. Многие женихи и невесты на момент помолвки еще и ходить толком не умели. Какая уж тут любовь? А вот теперь Мария поняла по-настоящему, что это такое. Любовь — это когда тебе одиноко по ночам, когда ты от тоски спать не можешь и в подушку плачешь, понимая, чего лишилась. Мария и раньше скучала по мужу, но она знала, что увидит его вскоре. Знала, что увидит в его глазах желание и интерес к ее делам и мыслям. А теперь?… Разве теперь она нужна кому-то? Она частенько замечала жадные взгляды местных графов и герцогов. Но это было не желание, а просто похоть. Она была призом, как вепрь весом в тысячу фунтов. Им нужна была не она сама. Им хотелось поиметь жену того, кто поимел самого короля франков. Они хвалились бы этим до конца жизни, измазав ее грязью с головы до ног. Они ведь до сих пор были хуторянами по своей сути. Хуторянами, которые брили наголо загулявшую жену и выгоняли ее из деревни прочь. Потому-то ей было неимоверно скучно с ними. Скучно до того, что у молодой женщины, долго жившей без мужской ласки, вместо желания возникало чувство какой-то гадливости. Их мысли были простыми и примитивными, и редко выходили за границы их собственного графства. Константинополь? Да, слышали что-то такое. Там император правит. А еще оттуда везут всякие роскошные штуки. На этом их познания заканчивались. Война с Персией? Нет, не знаем! Наступление арабов? Им даже не ведомо было, что это за арабы такие. А самое плохое, что эти люди при всем своем незнании, не понимали даже, для чего им это все это нужно было знать. Они были крайне нелюбопытны. Мария много лет жила в настоящем котле, где бурлили идеи и новые мысли, и общение с этими людьми мучило ее почти физически.
Жалела ли она о том, что сделала? Да ничуть! Она жалела лишь только о том, что посчитала себя хитрее других и попалась. А еще ей было страшно. Она ведь присягнула языческому демону, как бы он там ни назывался. А для искренне верующего человека это было невыносимо. Она втягивала голову в плечи, заходя в церковь. Ей казалось, что господь прямо сейчас видит ее, и горестно качает головой. Как же ты пошла на это, дочь моя? — как бы вопрошал он. А еще ей приходилось врать на исповеди, а это и вовсе прямой путь в адское пламя. И от всего этого Мария страдала не меньше, чем от разлуки с сыном и мужем.