Зодчий
Шрифт:
Среди вернувшихся был и Низамеддин; счастливый отец заключил в свои объятия живого и невредимого сына.
А через три дня зодчий устроил пир в честь возвращения Низамеддина и созвал всех друзей разделить с ним радость.
Мастер Хасанбек, сын которого пал в бою за веру, объявил траур по Шадманбеку…
Часть вторая
Глава ХХ
Мятеж Харуна-ткача
Прослышав, что войска Герата ворвались вчера в город Майману, Наджмеддин Бухари опечалился. У него вновь сжалось сердце. Новое пепелище, еще и еще, снова бесчисленные человеческие жертвы… Из книги знаменитого историка Абубакира Мухаммада ибн-Джафара Наршахи он знал, что в Зеравшанской долине некогда стояли цветущие города Вардана, Зандана, Кармана, Афшана, Варахша, Нур, Таваис. Знал он и о том, что великий и прекрасный город Рабинджан [20] — центр язычников-огнепоклонников — был превращен в руины.
20
Рабинджан —
Гонимые и преследуемые тимуридами, хуруфиты вынуждены были покинуть города Халеб и Хамадан и искать пристанище в городах Мешхед и Герат, а позднее в долинах Дараи Гурзиван, Бало Мургаб, Ванди Амир, что раскинулись между цепью Туркестанских гор. После казни Фазлуллаха и Саида Насими пришли в движение хуруфиты в городах Маймана, Балх и Калласаркор, расположенных меж гор; начались волнения и среди тех, что были высланы из столицы и обосновались в городках Давлатабада на берегах Оби Кайсара. Резня, взаимное истребление, военные походы, налоги и поборы тяжелым бременем легли на разоренный народ, вселяя в душу отчаяние и страх перед нищетой. Знал народ и о том, что вельможи и беки живут в распутстве и разврате, и лишь росла ненависть к мим; царские сановники сговорились с духовенством, прибывшим из Мешхеда, а священнослужители обманывали народ, внушая людям, что «раб божий, страдающий в сем бренном мире, удостоится вечного блаженства в мире ином…».
Но люди, подпавшие под влияние хуруфитов, твердили о том, что не следует отказываться от радостей мира сего, что нельзя покоряться тирании, а надо защищать свое человеческое достоинство. Это свое положение они подкрепляли притчей о братьях — якобы подлинном событии, случившемся в пору господства монголов. Когда войска Чингиса захватили Хорасан, то в городе Балхе люди увидели двух братьев. Они лежали, уткнувшись лицами в землю. Дело было к вечеру, к ним подошли и спросили: «Эй, братья, по какой такой причине растянулись вы на земле?» Тогда один из них поднял голову и ответил: «Монгольский сарбаз сказал, чтобы мы лежали тут и ждали, пока он управится с другими, он сказал также, что вернется и снесет нам головы. Вот мы и ждем его». И тогда один из прохожих сказал: «Вставайте, глупцы! Монголы уже давно ушли из Балха и вошли в Майману, у них сейчас нет времени рубить ваши глупые башки». Тогда братья поднялись и отряхнули одежду свою от праха.
Ходил и еще один рассказ, о царевиче Мираншахе, который славился своей якобы неистощимой мужской силой. Каждую неделю ему в гарем доставляли новую красавицу, он мучил ее своей похотью, а затем умерщвлял. «Обычай» этот перенял якобы и царевич Ибрагим Султан: распухшие и посиневшие трупы невольниц предавали земле тайно, а вернее, просто уничтожали…
Рассказы эти чуть ли не наизусть знали жители Дараи Гурзиван и Калласаркора, расположенных в ущелье гор Банди Туркестан. Всем было известно, какая участь постигала горянок, насильно увезенных из отчего дома. Хуруфиты пользовались куда большим влиянием среди жителей Майманы, нежели прибывшие из Мешхеда духовники-фанатики.
Некий вольнодумец по имени Харун, мастер ткацкого дела, собирая людей на базарах и в отдаленных кварталах города, беседовал с ними о горестной доле народа.
Говорил он и о том, что бек Майманы, отпрыск царского рода, развратный и порочный человек. Мало того, он грабит ремесленников, сдирает шкуру с землепашцев и чуть ли не каждую неделю посылает в Герат целые отары овец и стада крупного рогатого скота.
Как-то ранним весенним утром, к концу второй недели месяца савур [21] , взбунтовавшаяся толпа внезапно хлынула словно стремительный горный поток к старой крепости, где обитал майманский бек. Впереди мятежников с оголенной саблей шел Харун-ткач.
21
Савур — название второго месяца солнечного года.
И в этот же день на рассвете шесть верных людей ткача кетменями и лопатами прорыли два хода в задней стене крепости и, засыпав туда порох, подвели к ним фитили. К мятежу присоединились и вооруженные дехкане, их привели старейшины кишлаков из Дараи Гурзива-на. Продавцы из хлебных рядов, ремесленники и грузчики пошли вместе с ними. Если тугаи охватывает пожар, то горит все подряд — и сухое и мокрое: спесивый, жестокий и кровожадный бек дождался своего часа — доведенный до последней степени отчаяния народ выливал свой гнев и страстную ненависть к неправедному правителю. Этот высокий молодой человек ни разу в жизни не сказал никому доброго слова. Высокомерие не позволяло ему разговаривать или общаться с простым людом. Это он считал ниже своего достоинства. И хотя он был молод и высок ростом, у него был огромный, точно арбуз, живот, тонкие ноги и узкие плечи. И этот урод к тому же был сладострастен.
Толпа мятежников подошла к крепости. По знаку Харуна были зажжены фитили. От сильного взрыва обрушилась часть крепостной стены, и в этот проем с шумом и криком ворвались мятежники и зарубили бека саблями в его же спальне. Были зарублены также и несколько телохранителей бека. Разбежались нукеры
Но через три недели все дороги к Маймане наводнили царские нукеры, и в полночь бесчисленные отряды конных ворвались в город. На улицах началась резня — мятежников выволакивали на улицы, привязывали к деревьям и тут же убивали. Харуну-ткачу с десятью преданными людьми удалось скрыться в ущелье, неподалеку от Мургаба.
Только позднее дошли слухи о том, что Харун-ткач сбрил свои прекрасные усы, по примеру явмутских туркменов, и скрылся в Астрабаде. Кое-кто утверждал даже, будто он скрывается в Герате и будто они видели его собственными глазами.
Жизнь сына висела на волоске, и Наджмеддин Бухари не находил себе места, ожидая ответа на свои послания в Самарканд к Улугбеку-мирзе. Но ответа не было. Страх и смертная тоска охватили душу старого зодчего. Ни на минуту не прекращал он хлопот. И, вспомнив о великом Лутфи — «властителе слова и языка тюркского…», зодчий, посоветовавшись с женой и дочерью, отправился к нему. Недаром Лутфи считался одним из достойнейших и уважаемых поэтов двора. Горько жалел Наджмеддин, что мысль эта не пришла ему в голову раньше, что он сразу не кинулся искать покровительства этого доброго, всеми уважаемого человека; он знал, что мавляна Лутфи имеет больший вес, чем военачальники, вельможи и влиятельные беки. Молодежь Хорасана любила его газели, чистые точно хрусталь и проникающие в самые глубины человеческого сердца. Родился Лутфи в кишлаке Дехиканар недалеко от Герата, получил образование в суфийской школе мавляны Шахабиддина Хиёбани и был удостоен высочайшего звания «Маликул калом» — «Властитель слова»; слава его столь же велика, как слава Шейха Саади, Ходжи Хафиза, и был он не только великим знатоком и ценителем тюркского языка, но и человеком редкой скромности и доброты. Ему уже минуло пятьдесят — был он высок, худ, смугл, с густыми бровями, римским носом, мягкосердечный и остроумный. Кто не знал его газелей — великолепной любовной лирики? Голову он красиво повязывал белоснежной чалмой, одевался изящно и холил свои усы и бороду. Особенно же прославился он при Шахрухе-мирзе и тогда-то поступил на службу при дворе. Был он также близок с Байсункуром-мирзой и Улугбеком. Любили его прекрасные бейты и царевичи. «Улугбекхану ведома сила Лутфи, ибо стихи его красочные превзошли и Салмандина». Каллиграфы Азхар и Джафар Табризи собственноручно вписали газели Лутфи во многие сборники, переписали и его дастан «Гуль и Навруз». «Диван Лутфи», переписанный в манере каллиграфа Якута, был преподнесен Шахруху-мирзе. Хотя Лутфи и был моложе зодчего Наджмеддина, но они были дружны да и всех людей науки Лутфи привлекал своим обаянием и приветливым обращением. Мавляна Лутфи уже несколько раз заглядывал на стройку медресе Мирзо, которую возводил зодчий в Герате, и подолгу беседовал с Наджмеддином Бухари, входя во все мелочи. Однажды в беседе с зодчим он поделился с ним заветным своим желанием совершить путешествие в Золотую Орду, в Крым, Карабах. Зодчий с восторгом отозвался о газелях Лутфи и книге «Зафарнаме», содержащей более десяти тысяч бейтов, и брал их почитать у Байсункура-мирзы. Низамеддин и Бадия, еще учившиеся в ту пору в школе Мехри Талат-бека, после уроков наперебой читали попавшую в руки отца эту редкостную книгу и даже переписали из нее газели «Узрев твои черные косы…», «Где тот дивный лик…». В семье зодчего Лутфи считался не просто большим поэтом, но и человеком редкой чуткости и доброты. Только в горе человек постигает во всей полноте меру доброты и чуткости другого. И напротив, люди, казавшиеся добрыми и отзывчивыми, сплошь и рядом оказываются холодными и куда девается вся их благожелательность, стоит лишь обратиться к ним за помощью и сочувствием. Словом, зодчий отправился искать покровительства мавляны Лутфи.
Увидев утром у своей калитки зодчего, поэт ласково встретил его. Пригласив гостя в дом, он усадил его на почетном месте в глубине комнаты и разостлал дастархан. Лутфи знал о горе, постигшем этого достойного человека, о муках его разбитого сердца. Он понял, что зодчий пришел к нему за помощью. Знал он и о том, что сына Наджмеддина заточили в крепость, и сочувствовал этому талантливому зодчему и бесценному мастеру. Он уже имел беседу с Байсункуром-мирзой, просил его посодействовать освобождению сына знаменитого зодчего хотя бы из уважения к отцу, да и сам юноша, хотя и был связан с группой хуруфитов, участвовал в войне, храбро сражаясь за честь страны и престола; и если на то пошло, то во многом повинны люди, желающие зла зодчему Наджмеддину. Байсункур-мирза благо склонно выслушал просьбу поэта, пообещал сделать все возможное, но заметил, что, так как хуруфиты заклятые враги государства и брат его Ибрагим Султан сурово расправляется с мятежниками, желая выкорчевать самые корни мятежа, придется обращаться к государю.
Но сейчас Лутфи просто и приветливо встретил зодчего, расспросил его о здоровье, а уж затем сказал, что знает о его горе, о том, что Низамеддин заключен под стражу, и выразил несчастному отцу свое сочувствие.
— Именно поэтому я и пришел к вам, дорогой друг, — начал зодчий, — пришел просить о помощи. Тяжкое горе обрушилось на меня, на всю нашу семью…
— Знаю, знаю, — прервал Лутфи, и в голосе его прозвучала печаль, — все знаю. Не следовало бы подвергать вас таким страданиям, надо было предпринять меры заранее. Я уже говорил с Байсункуром-мирзой, сказал, что если его величество государь на сей раз проявит великодушие, помилует молодых неопытных юношей, то от этого авторитет государя лишь только возрастет. Но придется встретиться с его величеством, иначе ничего не получается.