Зодчий

Мирсаидов Мирмухсин

— Просите что угодно, устад!

— Два кувшинчика. Дорога дальняя, кругом бесплодная пустыня, мы будем хранить в них воду, опустив в каджава. [23]

— У меня как раз есть хорошие пустые кувшины, покрытые глазурью. Я вам их принесу, устад.

Вечером в дом зодчего постучали устад Кавам с сыном, музыкант Ходжа Юсуф Андугани, Табризи, мавляна Хафизи Абру, мавляна Лутфилла Шаши, Кутбиддин Самарканди, устад Ходжа Мухаммад, Аса-дулла Мешхеди и несколько мастеров по росписи, кое-кто из зодчих и каллиграфов.

23

Каджава —

специальный ящик кубической формы, в котором хранят фрукты и воду.

При них Наджмеддин Бухари не проронил ни слезинки. Он сказал лишь, что, значит, такова страшная его судьба. Одетая в черное Бадия подавала к столу, разливала чай, молча прислуживала гостям. Худододбек то и дело поглядывал на нее. Зульфикару и Завраку Бадия успела шепнуть, что бек, сын устада Кавама, по всей вероятности, хочет поговорить с ней, недаром он не отрывает от нее взгляда. И впрямь, Худододбек поднялся с места, делая вид, будто ему наскучило сидеть со стариками, и вышел во двор. Повстречавшись там с Бадией, он сказал, что горюет вместе с ней, от души сочувствует ей, жалеет ее.

— Может быть, вы не уедете, — продолжал он, — может, останетесь в нашем доме и будете жить пока вместе с моей младшей сестрой. Отец ваш недолго пробудет в Бухаре, он ведь вернется.

— Почему вернется? — спросила Бадия.

— Ведь все это лишь временно. Вот утихнут толки, и он непременно вернется, что ему прикажете делать в Бухаре? Место зодчего — в Герате.

— А по-моему, место зодчих в Самарканде и Бухаре. Конечно, если только это настоящие зодчие или ученые, которые любят свой народ. Хорасан для ученых — тюрьма.

— Я понимаю, вы говорите это во гневе.

— Такие слова вы услышите от любого жителя Герата. Вы, кажется, предложили мне жить вместе с вашей сестрой. Правда?

— Конечно, моя госпожа. Мама желает того же.

— Если я останусь то убью царя. Так и знайте! Ахмад Лур не сумел довести своего дела до конца. А я, я-то не промахнусь. Что скажет, узнав об этом, ваша мама?.. Вот как обстоят дела, бек! — продолжала Бадия, глядя прямо в лицо Худододбеку. — Зачем вам нужна такая девушка? Я ведь могу плохо повлиять на вашу сестру, воспитанную, скромную. Да и вам это ни к чему. Вы пришли проститься с нами и предлагаете мне остаться у вас, с вашей сестричкой, уважаемый бек, и, если не ошибаюсь, хотите тем самым дать мне понять, что я вам нравлюсь, что вы расположены ко мне. Благодарю ваlb, бек, но вы опоздали! Придется огорчить наших родителей, которые желали этого и даже договорились, но не всегда сбываются мечты. Смерть моего брата изменила все. Но я рада, что покидаю Герат.

— Кто же знал, что судьба будет так жестока? Прощайте, моя госпожа.

— Прощайте! — И Бадия ушла к матери. Вот так, в одно мгновение, было покончено с тем, что лелеялось в мечтах столько лет. Бадия сказала все, что думала и чувствовала, сказала прямо и резко, дабы Худододбек, своевольный и настойчивый, не вздумал приехать за ней в Бухару.

На следующий день, когда все уже было готово к отъезду, уложены и увязаны последние тюки и узлы, во дворе вдруг появился Гаввас Мухаммад. Бледный и растерянный, он сказал, что не хочет разлучаться со своим устадом, что не хочет оставаться здесь, что готов следовать за ним куда угодно. Эта многословная напыщенная тирада не понравилась ни Зульфикару, ни Завраку, ни Бадие. Они не поверили Гаввасу. Но вмешалась Масума-бека: нельзя в трудную минуту отказываться от доброго слова и доброго дела, сказала она. Гаввас Мухаммад вовсе не плохой человек и, если хочет, пусть едет вместе с ними. В тяжелые дни ценен каждый, кто разделяет с ними горе, и нельзя отвергать чужого сочувствия и помощи.

На следующий день пришел старый мастер Джорджи с сыном. Они тоже узнали, что зодчий покидает Хорасан. Джорджи принес в дорогу старому другу

кожаный мешочек, наполненный сушеными круглыми сырками.

— Уважаемый и дорогой человек, — проговорил он со слезами в голосе, — я выражаю вам свою любовь и свое сочувствие. Вы покидаете этот город, к великой моей печали. У нае с вами схожие судьбы… Вы, зодчий, строили медресе и минареты, я строил каменные крепости. Судьба привела меня в эти края. Я слыхал, что вы отправляетесь в Мекку?

— Нет, дорогой Джорджи, я еду в свой родной город — в Бухару.

— Там вам легче будет перенести вашу боль. Вы потеряли сына, но обретете родину. А ведь это счастье, зодчий. Мешочек с сырками, — продолжал он, помолчав, — пригодится вам в пути. Но и сам мешочек не простой. Меня, как вам известно, пригнали сюда с подножья Казбека, от Терека и Куры, через море Хасар, через зыбучие пески. И в тяжкой дороге кожаный этот мешочек верно служит мне — в нем сохраняется еда, из него не вытекает вода. Возьмите его, единственный друг, которого я обрел здесь, на чужбине, — добавил мастер Джорджи, и слезы покатились по его изможденному лицу.

— Благодарю вас, дорогой Джорджи!

— Что будет со, мной здесь без вас, одному богу ведомо. Я лишен родины, а теперь лишаюсь и друга…

— Дорогой мой Джорджи, ниспошлет вам господь избавление от неволи. Верю, хочу верить, что вы вернетесь на родину, еще увидите своих родных и близких. Да поможет вам бог! Аминь!

— Пусть сбудутся ваши слова! — мастер Джорджи перекрестился.

Они еще долго сидели, два старика, и вели неторопливую беседу. Они были действительно верными друзьями.

После наставлений жены и дочери, тщательно пересчитав наличные деньги, зодчий нанял три арбы с навесами и шесть лошадей. Они сговорились следовать за большим караваном, но в пути от главы каравана не зависеть. Грузчикам заплатили двойную цену, был найден человек, хорошо знающий дорогу. Впрочем, искать пришлось недолго. К зодчему подошел здоровенный арбакеш и сам выразил желание везти их. Здесь явно чувствовалась рука Байсункура-мирзы, желавшего уберечь зодчего от тайной над ним расправы. Еще за два дня до этого во дворе зодчего появился человек в одежде не то дервиша, не то нищего и передал ему, что в пределах Хорасана им следует ехать не по лавной дороге через Калаинав, Бало Мургаб, Шибирган и Балх, по которой обычно идут караваны, а по другой, менее оживленной. Ее знает человек, который и повезет их. Л для того, чтобы дервишу поверили, царевич вручил ему свой перстень. Зодчему был знаком этот перстень. Наджмеддин растерялся: убили сына, теперь, выходит, охотятся и за ним самим. Что же это за напасть такая? В чем он провинился? Он думал о Караилане, об этом человеке, перед которым трепещет вся знать, злодеяниям которого нет предела. Его боятся даже царевичи, он и между ними сеет раздор.

Прежде в любом разговоре упоминали о Мухаммаде Аргуне, с его знаменитой секирой. А теперь даже он ничто по сравнению с Караиланом! Этот неизвестно откуда явившийся палач творит столько кровавых дел, что даже монголам-разрушителям далеко до него. Ведь даже Мункахан Угэдэй [24] убивал открыто. Неужели государь Шахрух-мирза столь жесток и коварен? Ведь сейчас над каждым занесен меч. Сколько походов и битв выиграл Амир Тимур. И тогда гибли люди, но гибли они на поле брани. А сейчас, при Шахрухе, война стала редкостью, но народу погибает, пожалуй, не меньше. Тяжкие дни переживает страна. Именно тяжкие! Нет, он, зодчий, завтра же покинет этот ужасный, этот страшный город и избавится от тревоги, от нестерпимой боли.

24

Мункахан Угэдэй — монгольский хан, внук Чингиса. Годы правления 1251–1259.