Золотарь его величества

Владимиров Александр Владимирович

– Разрешите спросить государь, – замялся Андрес.

– Спрашивай!

– Где мне взять ель, или иное хвойное дерево. Я человек в твоем государстве новый и с традициями не знаком. Чай сделаю, что не так!

– Тут я тебе не советчик, – вздохнул Петр, – я ведь не сам за деревьями в лес хожу. Поспрашивай у друзей. Небось, завел уже приятелей?

– Приобрел.

– Вот у них и поинтересуйся. У них сейчас такие же проблемы. А в компании решать их намного легче. – Тут государь замолчал, вспомнил, то, что сказать хотел, и произнес, – Приходи завтра на ассамблею.

– Приду государь.

– Как одеваться, опять же у приятелей спроси. Или у Меншикова, ну, если встретишь. В этом году он церемониймейстер …

Сказал

и ушел. Ларсон посмотрел ему в след и направился в дом. Поставил в сенях лопату в угол, повесил тулупчик на крюк, торчавший из стены, вошел в дом и опустился на лавку. Неожиданно для самого себя Андрес подумал, а что он знает о праздновании нового года и рождества. Знания есть, но скупые. То, что рождество завтра, а не через тринадцать дней, эстонец не сомневался. Изменения в календаре произойдут только после тысяча девятьсот восемнадцатого года, когда Советское правительство перейдет на Грегорианский календарь. Правда и сейчас в начале восемнадцатого века были изменения в празднованиях, но вот какие Ларсон, увы, не помнил, как-то не предавал этому значения. Новый год тут все сказано.

Он подошел к печке, коснулся ее рукой. Тепло скользнуло по телу. Вдруг стало грустно, неожиданно возникло чувство одиночества. Андрес присел на лавку, и почувствовал, что вот-вот к глазам готовы нахлынуть слезы. Вспомнилась мать, жена, отец и сестра. В голове промелькнуло воспоминания о новогодних празднованиях, рождественских каникулах. Елка, мандарины, салат оливье, фейерверк, выступление Тоомаса Хендрика (вот только что тот обычно говорит, Андрес не помнил). Вернется ли это когда-нибудь? Елка и фейерверк они то не куда не денутся, а вот мандарины, салат оливье?

От грустных дум, отвлекла открывающаяся со скрипом дверь. Кутаясь в тулуп, и отряхивая снег с шапки, на пороге возник Аким.

– Холод собачий, – проворчал он и подошел к печи. Коснулся ее руками, и протянул, – хорошооо… Затем взглянул на эстонца и спросил:

– Тебе что плохо?

– Нет. Все нормально, просто дом вспомнил. Рождество уже завтра, вот и нахлынули воспоминания. У меня ведь в Эстляндии мать, сестра и отец остались. (Про жену Ларсону вдруг не захотелось говорить).

– А я новый год только один раз встречал, – молвил Аким, – в прошлом году это было. До этого в сентябре думный дьяк выйдет на площадь, да объявит что семь тысяч двести восьмого год от сотворения мира. А в прошлом году все изменилось, государь приказ издал, что новый год теперь нужно встречать не первого сентября, а первого генваря. Было это в середине декабря, когда под барабанный бой царский дьяк государев указ, на специально построенном для этих дел помосте, прямо на Красной площади, зачитал. Там так и было сказано: «впредь лета счислять в приказах и во всех делах и крепостях писать с первого генваря от Рождества Христова». А по большим проезжим улицам, и знатным людям и у домов нарочитых духовного и мирского чина, перед воротами учинять некоторые украшения от древ и ветвей сосновых, еловых или можжевеловых. А людям бедным, хотя по древу или ветви над воротами.

– А вот у нас ветвей нет, – вздохнул Ларсон.

– Так сие не проблема. Сходим в лес, али на базар. Купцы ныне смышленые пошли, ветки сами на базар привозят. Боятся люди супротив царской воли идти. Особенно бояре, хорошо помнят, как государь им бороды стриг. А хочешь, я расскажу, как в прошлом годе встречали? И не дожидаясь, пока золотарь ответит, Аким продолжил:

– Помню, отец, царство ему небесное, привел меня в Успенский собор. Народу собралось уйма. Сам государь Петр Алексеевич, в сопровождении жены Евдокии и малолетнего сына Алексея, прибыл. Гвардия в синих мундирах с красными обшлагами, в высоченных ботфортах. Патриарх, покойничек, молитву читать начал во славу

Христа. Царь батюшка поздравил всех с новым годом. Потом все на улицу вывалили, ну, там гвардейцы и стали из ружей палить. Батюшка сказал, сие называлось салют. Забава восточная. На улице холодно, но от всеобщего веселья, холод не чувствуется. Потехи огненные начались. У знатных людей во дворах маленькие пушки. Причем каждый боярин норовит шуму наделать как можно больше. Затем по улицам большим, где пристойно вплоть до седьмого генваря по ночам огни зажигают, кто из дров, а кто и из соломы. Помню, государь первый пустил ракету. Она, огненной змейкой извиваясь в воздухе, возвестила народу о наступлении Нового тысяча семисотого года. Аким замолчал, посмотрел на Ларсона. Улыбнулся.

– Может, в лес за елочкой пойдем?

На первый раз Ларсон предложил обойтись обычными лапами ели. Все-таки елка стоявшая в углу комнаты или даже во дворе, без рождественской звезды, стеклянных шариков, гирлянд и дождика выглядела бы как-то не так. А вот с лапами, было бы все гораздо проще. Если на дверь повесить, так вообще украшать не надо, а в комнате так там и одного пряника хватит.

Оделись, взяли топор. Андрес как-то не захотел доверять столь опасное орудие труда в руки подростка, не дай бог порежется. Вышли на улицу. Ближе к вечеру стало холодать. И тут Андрес вспомнил, что забыл взять рукавицы, он хотел, было уже вернуться, но Аким его остановил.

– Плохая примета, – проговорил он. Затем увидел вышедшего на улицу кузнеца и прокричал, – Микула. Тот повернулся на голос. Улыбнулся.

– Привет Аким, – проговорил кузнец. – Куда собрались?

– За еловыми лапами. У тебя рукавиц лишних нет, а то Андрей их в доме забыл.

– Лишних нет. Вот берите эти, – Микула снял рукавицы и протянул золотарю, – потом вернешь. А в лес я бы вам ходить не советовал, хорошие лапы можно и на базаре купить. Купцы народ ушлый сразу поняли, как можно денег получить. Андрес поблагодарил кузнеца и взял рукавицы. Надел. Рукам стало тепло.

– Мы так и поступим, – молвил он, – у меня еще остались деньги.

Лапы действительно оказались замечательные. Стоили они не дорого, так что Ларсон и купец остались довольны. Вернувшись, Андрес посовещался с Акимом. Решили поставить их в доме. В качестве вазы мальчишка предложил использовать один из пустых горшков. Ларсон полазил по закромам и нашел два заплесневевших баранка. Из камзола вытянул нитку и сделал елочное украшение.

– Петр Алексеевич приглашал меня на ассамблею, – проговорил он, разглядывая получившееся творение, – как думаешь, Аким, мне идти?

Паренек пожал плечами. Ларсон вздохнул, понимая, что ожидать что-то другое от мальчишки, которому от горшка два вершка (в прямом и в переносном смысле) не приходилось.

– Понимаю, – прошептал эстонец. – Видишь ли, с одной стороны государь пригласил, а разбрасываться такими шансами грешно, а с другой стороны я ведь не знаю как там себя вести, и что надевать. Аким удивленно взглянул на золотаря.

– Может мне за Ельчаниновым сбегать. Вряд ли он был на государевых ассамблеях, но о том, как там на них себя вести, возможно, и знает.

– Тогда уж Александра Даниловича, – вздохнул Андрес. – Он церемониймейстер ассамблеи. Да вот идти искать его, как-то боязно.

– Экий вы смешной сударь, – рассмеялся Аким, – он ведь с виду грозен. На самом деле душа компании.

– А ты откуда знаешь? – удивился Ларсон, – Тебе вон и лет то немного.

– Так я ведь всю жизнь при дворе. А Александр Данилович в пору, когда жив был мой батюшка, частенько к нам захаживал. Он ведь почти крестный отец.

– Эко ты сморозил, – фыркнул Андрес, – крестный отец. Тебе сколько лет было, когда тебя крестили. Или ты хочешь убедить меня, что он крестил тебя, когда он мальцом был?