Золотая дева
Шрифт:
— Здравствуй, Исаак Маркович, — ответил голос Канарского. — Садись, дорогой, угощайся. Водочки откушаешь под икорку?
Антон отодвинул недоеденный суп и замер, вслушиваясь в каждый звук, в каждое слово. Очевидно, что Гройсман — а это, без сомнения, был он — прошёл на веранду не через главный зал, а другим входом.
— Ты же знаешь, Пётр, что я так и так не пью. Лучше ответь словами, что ты имеешь сказать мне за те монеты.
— Дело стоящее, — охотно отозвался Канарский. — Десять империалов, это серьёзно.
— Пётр,
Наступила пауза, послышался узнаваемый звук льющейся в рюмку водки. Канарский крякнул и смачно хрустнул чем-то, закусывая.
— Я так и знал, — просипел он. — Знал, что ты, Ися, непременно меня хоть немного, но кинешь.
— Зачем такой пафос! — возмутился Гройсман. — Да, я таки имею свой маленький гешефт с этого дела. Я пожилой человек, Пётр. У меня неважное здоровье и внуки. Посмотри, Пётр, как всё дорожает…
— Ты ещё пожалуйся на собес, — перебил Канарский. — Давай, Исаак Маркович, ближе к делу. Три монеты, как я понял, ты скинешь сам. Семь реализую я за границей. Дело нешуточное. Монеты нельзя сбывать по одной. Если они начнут всплывать в частных коллекциях, цены упадут вдвое. Вывод: нужно найти семь покупателей и слить монеты одновременно.
— Именно так, Пётр, именно так, — подтвердил Гройсман. — Свои три я тоже попридержу.
Снова возникла пауза: принесли судака. Пока ставился поднос, звенели ножи и вилки, по делу не было сказано ни слова.
— Сколько зелени продавец просит за всё? — спросил наконец Канарский.
— Триста тысяч, — вздохнул Гройсман. — Причём этот шлимазл требует непременно в евро.
— Сколько?! — возмутился Канарский. — Да он что, белены объелся. У меня всего сотка в долларах, ещё двадцать штук наскребу в евро.
— Я дам сорок пять, — вздохнул Гройсман.
— Итого, в евро сто пятьдесят, — подытожил Канарский. — Больше не дадим ни копейки.
— Золотые слова, Пётр, — снова вздохнул Гройсман. — Будем сказать ему свою цену. Только не сделает ли нам продавец красивый прощальный жест ручкой?
— Не сделает, — заверил Канарский. — Сбыть оптом десяток таких монет, неизвестно откуда взятых, в нашей отчизне, кроме нас с тобой, больше некому. А за границу с таким прикупом продавца не выпустят. Тут нужно человечка на таможне иметь. У меня, к примеру, он есть.
Снова возникла пауза: плеск водки, кряканье и звон вилки о фарфор.
— Зря ты, Исаак, отказался от судачка, — с чувством произнёс Канарский. — Лучше, чем здесь, его нигде не готовят.
— Ты же знаешь, Пётр, за мой анамнез, — в очередной раз вздохнул Гройсман. — Ни жира, ни алкоголя и только положительные эмоции. А где таки взять те эмоции, когда вокруг один грандиозный шухер?
— Ты уже встречался с продавцом? — перебил Канарский.
— Нет, но этот поц уже в Питере. Судя по хватке и гонору, из деловых. Договорились так:
— Почему Лимбах? Почему, не сам?
— Лимбах хорошо знает за монеты. Если поц порожняк засветит, Мойша поймёт это на раз и два. А я посмотрю за Мойшей, не прилипнет ли за ним хвост.
— Думаешь, подстава? Пасут продавца?
— Думаю, пока нет. Но я, Пётр, никому никогда не верю. Потому и дожил до такого анамнеза.
Снова возникла пауза: плеск водки, шумный выдох и дробь нетерпеливых пальцев о стол.
— Мне тоже светиться не следует до поры, — тихо сказал Канарский. — Ладно, пусть идёт Мойша. Если всё чисто, я в деле. Если нарисуются мусора, я завтра же сваливаю в Финляндию.
— Батон, не торопись думать за Финляндию и мазать лыжи, — скрипучим шёпотом произнёс Гройсман. — Есть к тебе ещё один интерес. Поц, что торгует монеты, засветил ещё и вот это. Прислал фотку. Вот, глянь.
Антон напряг слух, пытаясь не упустить ничего важного. Глядя на его побледневшее, каменное лицо, лейтенант хотел было встрять с вопросом, но Антон сделал ему знак не мешать.
— Пресвятая Богородица! Я думал, что такие больше не находят, — послышался наконец голос Канарского, явно взволнованный.
— А он и есть дореволюционный, — вставил Гройсман. — Можно сказать, осколок империи. Посмотри, Пётр, чистый дюшес!
— И сколько же продавец просит за осколок империи?
— Разговора не было. Но, что-то мне подсказывает, что таки дорого. У старого бедного Исаака нет таких денег.
— Скинем монеты, деньги будут, — заверил Канарский. — Упускать такой шанс нельзя.
— Очень правильно, — отозвался Гройсман. — Представляешь, Петя, какой кипиш вызовет эта штуковина на любом европейском аукционе? Готов сброситься напополам: даю тридцать процентов.
— Давно хотел спросить тебя, Исаак Маркович, — после паузы спросил Канарский. — Зачем тебе столько денег?
— Мне не нравится здешний климат, — с печальным вздохом сообщил Гройсман. — Я долго думал Пётр, где Моисей на самом деле сорок лет водил мой народ? И я понял: он шёл как раз через Россию. Иначе, чем объяснить, как мои предки оказались именно здесь. Это историческое недоразумение, Пётр, пора исправить. Ещё полгода, и я увезу всех своих на историческую родину, куда-нибудь под Тель-Авив или Хайфу.
— Понятно, — теперь уже вздохнул Канарский. — А мне наоборот, хотелось бы жить здесь, на родине, а приходится торчать на чужбине. Когда Лимбах идёт на встречу?
— Сегодня в девять. Гостиница «Талисман», на Васильевском.
— Что ж, удачи. И сразу позвони мне, Исаак, о результатах.
— О чём ты говоришь, Пётр! Как только Мойша выяснит за монеты, я тут же выйду в эфир.
Послышался скрип стула, звяканье потревоженных бокалов и удаляющиеся шаги.
— Всё, Гройсман ушёл, — подытожил Антон. — И нам, Кирилл, тоже, пора.