Золотая дуга
Шрифт:
На плато белеют ягельники, террасы покрыты альпийскими лугами, бегут реки, одетые в бордюры тальников. Страна, над которой мы летим, словно создана природой для крупного оленеводства. Комаров в этих горных убежищах, наверное, нет и в помине. А кручи, запирая долины, образуют громадные естественные коррали. Здесь не потеряешь оленей.
Легкая дымка между вершинами сгущается. Мутная пелена нависает на уровне вершин. Долины просвечивают точно сквозь газовое покрывало.
— Что это, Саша? — спрашиваю пилота.
Равновесие атмосферы полетело к чертям, конденсация облаков!
Туман
— Поворачивай, Саша, нельзя дальше…
Пилот как будто не слышит. Долина впереди расширяется — там сливаются несколько притоков. Облака спустились совсем низко. Горы словно срезаны бритвой. Самолет круто разворачивается. Захватывает дух. Кажется, чиркнет крылом зеленые альпийские травы. Вижу даже листочки тальников и пену ручья, танцующего по камням. Самолет выравнивается после виража и уносится обратно, ускользая от плена. Неумолимо надвигаются облака. Летим в ста метрах над землей. Еще несколько минут, и туман накроет нас. У земли оставаться больше нельзя.
— Лапти уносить нужно! — кричит Саша, сдвигая шлем на затылок.
С оглушительным гулом самолет задирает нос и врезается в молочный туман. Пробиваем облачность. Вокруг ничего не видно, Стрелка высотомера ползет по циферблату. Кажется, что движется она невероятно медленно. Ох и неприятно набирать высоту в слепом тумане среди грозных вершин! Самолет словно завернули в белую вату.
И вдруг из тумана надвигается, падает на кабину каменная стена. Сквозь прозрачный колпак ясно вижу глубокие трещины — морщины утеса, белые жилки кварца, граненые плиты. Все происходит как во сне. Пол самолета уходит из-под ног. На секунду повисаю в воздухе. Промелькнула спина пилота. Приподнявшись на сиденье, вцепившись в штурвал, летчик опрокидывает машину. Каменная стена куда-то проваливается. Кубарем лечу через порог в пассажирскую кабину.
Спасла отвага летчика. Он не растерялся и в последнюю секунду положил, машину в головоломный вираж, избежав гибельного столкновения. Самолет пробивается через облачный слой. Туман светлеет и светится изнутри.
— Всплываем… — улыбается бортмеханик.
Выскальзываем из облачной пелены. Кабину заливают яркие лучи солнца. В иллюминатор вижу крыло и синее-синее небо. А под крылом — белый океан облаков. Голубоватые тени улеглись в провалы облачных волн. Они уходят бесконечно далеко к зеленоватому небу у горизонта и отливают там радужным перламутровым блеском…
Непогода, надолго
Встреча произошла на исходе второго месяца пути. Однажды, после трудного горного перехода, мы заметили в бинокль на дальнем перевале стадо чьих-то оленей. Позади, подгоняя табун, ехал верхом на олене человек. Олени и неизвестный пастух скрылись за перевалом.
Легенды о неизвестных обитателях этой горной страны, не знавших Советской власти, мне приходилось слышать в Среднеколымске и на Омолоне. Но никому еще не удавалось установить с ними связь. Ветеринарные врачи, посылавшиеся районом на розыски этих горных орлов, не могли настигнуть беглецов и находили лишь, теплые угли покинутых кострищ. Обитатели далеких гор уклонялись от встречи.
Взволнованные, мы подошли к перевалу в сумерки и разбили лагерь. Ночью костра не зажигали и почти не спали. Утром отправились на разведку втроем. По совету проводника без оружия. В палатке оставили одного человека в резерве с вьюками и винтовками. Поднялись на перевал, взрыхленный оленьими копытами. Внизу открылась широкая, почти круглая долина, запертая отвесами крутых сопок. Повсюду, на речных террасах, на альпийских лугах, свободно паслись олени — целый табун, тысячи три…
Не видно ни людей, ни чумов. Где же пастухи?
— Вон стоят… — усмехнулся проводник, указывая на сопки и скальные стены, закрывающие долину.
Из этого огромного естественного корраля оленям некуда деваться. Далеко внизу за стланиковым увалом курятся дымки. Спустились в долину, пробрались сквозь заросли стланика и увидели стойбище. Не далее двухсот шагов от опушки выстроились конические чумы, похожие на вигвамы. Из дымовых отверстий вились сквозь переплеты почерневших от копоти шестов струйки дыма.
Притаившись в зарослях, с удивлением рассматривали неизвестное стойбище. На площадке среди чумов играют малыши, зашитые в комбинезоны, ползают как медвежата; на корточках сидят смуглые черноволосые женщины в необычайных кафтанах из летних оленьих шкур, расшитых бисером.
Одна из женщин поднимается, закидывает за спину длинные черные косы и, легко ступая, уходит к большому чуму в центре стойбища. На ее руках блестят браслеты, а на груди монисты, как у цыганки. Такую одежду я видел прежде только в этнографическом музее. У ручья бегают мальчишки в распахнутых замшевых кафтанчиках. Они стреляют из луков в оленьи рога, положенные на большой камень. Первыми замечают нас юные стрелки, с визгом рассыпаются и уносятся к стойбищу. Кафтанчики их смешно раздуваются, они перепрыгивают кочки и валуны. Женщины вскакивают, тревожно оглядываются. Заметив троих незнакомцев, шагающих к стойбищу, хватают малышей и, звеня монистами, устремляются что есть духу к чумам.