Золотая гора
Шрифт:
Тот потрогал разбитое лицо.
– Почти нашел. Но тут жмыхи зашевелились в траншее...
– Слушай, яблочный мой!
– прошипел в ярости Бетрей.
– Если этот бизер доберется до своего донора, я тебя первого в траншее прикопаю!
И Мишаня поверил, что это отнюдь не пустая угроза.
Глава 19. УТРО В ДОМЕ ЯДВИГИ.
Генрих проснулся на просторной и пышной кровати. Над его головою клубились розовые облака на плафоне, упитанные амуры, нахально скалясь, волокли в пухлых ручонках гирлянды роз. Генрих перевернулся на бок. У открытого окна в глубоком кресле с чудно свитыми золочеными ручками сидела женщина в белом пушистом халате. Сидела она так по-домашнему уютно, будто уже не
"И все же в ней есть что-то отталкивающее", - подумал Генрих и отвернулся, сделал вид, что разглядывает спинку кровати с резной собачьей головой. Высунутый язык, отполированный руками до белизны, блестел.
"Чьими руками?" - всплыл тут же вопрос, и Генрих удивился тому, что вопрос этот ему так неприятен.
– У тебя слишком сильная собственная энергетика, - сказала наконец Ядвига.
– Зачем тебе понадобился чужой разум?
– А тебе?
Она вздрогнула.
– Ты знаешь?.. Откуда?.. Тебе кто-то сказал, ведь так?
– она раздраженно передернула плечами.
– Впрочем неважно.
– Я это чувствую. Так зачем?
Она колебалась. Хотела сказать, но боялась. Или тот, другой запрещал? Брови ее мучительно сдвинулись.
– Не обращай на него внимания, ты сильнее, - подтолкнул ее Одд.
– Я сильнее, - подтвердила Ядвига, и губы ее раздвинулись в улыбке, больше похожей на звериный оскал.
– Я сильнее, - повторила она, - а ты заткнись.
– Генрих понял, что эти слова относятся не к нему.
– Сейчас, я знаю, как с ним справиться.
– Она включила плеер, но не вставила наушник в ухо, а приложила к затылку.
– Теперь он отключится.
– Яростная улыбка сползла с ее губ, и женщина перевела дыхание.
– Ну, так слушай! Все было сделано по завещанию Папаши. Мне досталась только четверть его разума, как и остальным. Но иногда я думаю, что стоило взять пример с Дины и продать свою четвертушку. Господин Бетрей купил бы. А я бы получила свободу. Но тогда мне пришлось бы расстаться с Садом. А вот это я не могу сделать. Кстати, ты знаешь, где находишься?
Генрих отрицательно покачал головой.
– Ты в Эдеме.
– В земном раю?
– Генрих рассмеялся.
– Вот уж никогда не подумал, что рай - столь мало привлекательное место.
Ядвига нахмурилась.
– Жаль, что тебе здесь не нравится. Это единственное место, где можно получить бессмертие. Подлинное бессмертие.
– Бессмертие?
– он пожал плечами, будто речь шла о какой-то малости. Зачем мне бессмертие? Однажды я был готов отказаться от жизни. От своей кратенькой маленькой жизни, - Генрих улыбнулся через силу.
– Признание взамен на признание.
– Идет?
Она кивнула.
Он помолчал.
– Я всю жизнь хотел быть художником. Хотел и стал им. И был... Добился известности. Мои картины стоили дорого. Меня хвалили - умеренно, но постоянно. А потом... Потом я решил устроить юбилейную персональную выставку. Готовился. Отбирал картины, и вот наступил день открытия.
Я ходил по залам и чувство наготы не оставляло меня...
– Генрих вздохнул. Неужели он отважится рассказать об этом?
Он смотрел на картины и не узнавал их. Покинув мастерскую, они умерли и превратились в муляжи, висящие на фоне светлых равнодушных стен. Генрих ходил от картины к картине и не мог понять, в чем дело. Прежде он так любил их! Горло сжималось
В последние несколько лет он испытывал одни и те же чувства перед открытием выставки. Но вот отворялись двери, толпой валили посетители, поток хвалебной патоки растекался по залу. Картины мгновенно раскупались за сумасшедшие деньги, Генрих жадно вслушивался в щедрые похвалы, и это на время унимало тревогу. Как будто он принимал болеутоляющее. Порой Генриху казалось, что он слишком требователен к себе, а картины на самом деле прекрасны, но тут же начинал подозревать во всеобщем восторге подлый обман: некто пытается не допустить его к чему-то главному. Но к чему?..
– Вы художник?
Человек в просторном белом костюме смотрел сочувственно. Темные, с мутью, глаза, печально опущенные уголки рта незнакомца - все говорило о том, что человек этот слишком много пил и еще больше - думал.
– Да, я автор. А вы?
Человек не представился. Только вздохнул.
– Все это неплохо, красиво. Приятно. Только...
– он снова многозначительно вздохнул.
– Это не для вечности.
Генриху показалось, что голос прозвучал внутри него. То, что он давно подозревал, наконец произнесли вслух. Было больно, будто лезвием полоснули по живому. Генрих покачнулся и ухватился рукою за стену.
– Но мои картины покупают, меня хвалят!
– Генрих схватил солидный искусствоведческий журнал, как кислородную подушку, и протянул человеку в белом.
Незнакомец пожал плечами и, не сказав больше ни слова, направился к выходу, печально оглядывая стены, на которых висели мертвые вычурные картины, восхищавшие других людей.
Генрих отшвырнул журнал и бросился за незнакомцем из галереи. Низкое зимнее солнце на минуту показалось ненастоящим. И город - ненастоящий, дома вокруг - задник декорации из пластика и картона. А люди - просто роботы, куклы. Вот идут две куколки и несут в крашеных коготках одинаковые сумки с картиной Генриха Одда. Право печатать эту картину на сумках, трусиках и майках стоит полмиллиона. Прежде эта картина ему даже нравилась... Но трусы и майки не для вечности. Вечность отгорожена от мира высокой стеной, и Генрих стоит у ее основания, и прикладывает ухо к холодному камню. Смутно слышен далекий рокот. Там, в вечности холодно и одиноко. Но все равно Генрих хочет, чтобы стена рухнула.
Как хорошо было бы остаться в сладкой и привычной жизни. Работать без напряжения, скользить по поверхности, наслаждаться успехом, не думать о мелочах. В конце концов этот тип с грустными глазами пропойцы мог ошибаться, и Генрих Одд все же останется в вечности. Генрих громко ненатурально расхохотался. Идиот! Одно слово поставило все на свои места. Остаются в истории. А в вечности живут. Хроникер Холиншед остался в прошлом, а великий Шекспир, превративший его унылые хроники в сгустки жизни, пребывает в вечности.
К черту, к черту, к черту все! Что такое талант? Разве это заслуга человека? Это просто игра природы, комбинация генов, усмешка Бога. Это выигрыш в кости, и порой не самым достойным выпадает удача. Поступок - вот личная заслуга человека. Трудоупорство и стремление к цели - все это пропитано человечьим, п/отом неудач и слезами бессилия. Но грош всему этому цена, если Господь не так бросил кости.
Сцена повернулась, сменились декорации. Исчезли улицы, залитые зимним солнцем. Явилась мастерская, заставленная мерзкими картинами и чистыми неиспорченными холстами. Раскрытый этюдник, палитра с засохшими красками, бочонок, плотно набитый кистями. Наступила ночь. Ночь, когда никого нет рядом, когда свет и тени меняются местами, ты становишься слабым, а беды огромными, и в тишине звучит одна фраза: "Это не для вечности!"