Золотая лихорадка
Шрифт:
Наверху послышались глухие удары и звон пилы. Илья вынул топор из-за пояса. На постройку тянулась целая вереница рабочих, Он разглядел черную гриву Никиты Жеребцова.
… По очереди все, кто мог и умел пилить и рубить и работать топором, явились на «резиденцию». Когда работает много сильных людей и никто их не погоняет и не принуждает, и видят они пример от равного себе, то нет недовольства и перебранок, хотя каждый насторожен. Нет погонялки, а есть желание успеть все сделать, чтобы утром заняться промывкой. Без карт, без риска здесь шло в карман богатство.
Камбала
– Плант Егор произвел, как инженер, – говорил старовер Никишка.
Работали люди отборные, сильные, молодые, мужики в лучшие годы жизни. Многие поколебались сначала, нужен ли амбар на прииске, зачем лишняя ответственная обязанность там, где каждый моет для себя и так богат. Здесь нужен порядок и чтобы не было преступлений и надо поменьше касаться друг друга. Но каждый, кто приходил работать, видел: Егор старается и Камбала тоже. Работают и православные, и китайцы, и староверы. Все трудились. Все так стараются, значит, что-то знают, значит, надо.
– Надо бы бойницы прорубить сразу на бревнах, – посоветовал Егору старовер Никишка.
– Зачем бы? – спросил морщинистый воронежец Сапогов.
– Мало ли… Мы у себя в деревне так строим. Бойницы в каждой стене, где нет окон.
– Крысы залезут! – сказал Сапогов.
– Зачем же! На свайках сделаем бересту, ни одна крыса не пролезет.
– Откуда же ты? – спросил Егор старовера.
– С Зеи. Из деревни Заган.
– Эка тебя принесло! – удивился Сапогов.
– Да все слух, слух идет… Он так и пойдет все дальше, покуда не дойдет обратно и нас не разгонят.
– Вот, может, тогда и бойницы пригодятся, – сказал Сапогов.
– Постройка идет хорошо, – рассказывал воронежец, возвратившись вечером в свою артель на Силинскую сторону. Он безропотно отработал два дня.
– И я работал, – расчесывая бороду после мытья, толковал Никита Жеребцов, сидя на коряжине. – Только сдается мне, что строится тут не наша резиденция, а принскательское управление. Все это не для нас. Помяни, товарищ, погонят нас отсюда прочь. Помяни! Я тебе говорю, не себе строим… Не зря Силин нас предал.
Сапогов так и замер, и деревянная ложка заплясала у него перед усами, словно мужик был грамотен и быстро, как писарь, строчил рукой по бумаге.
– Что там строить, – с насмешкой молвил Никита Жеребцов.
В душе он был сильно смущен тем, что увидел на Кузнецовской стороне. Сам Никита до этого не додумался и все общественное понимал куда проще.
Быть главой, по его мнению, это означало – принимать почет, десятину пользовать, как захочется, отводить участки не сразу, с протяжкой, уверяя, что уже нет ничего, принимать благодарность при всяком удобном случае, и с отведенного участка – особо.
– Что у нас, гарнизон? Солдаты мы? Он пекарни строит. Зачем нам пекарня? Нам известно, что нужно! – глуша свое собственное беспокойство,
Воронежец выпил с Никитой спирта и пошел к Силину.
– Теперь у меня два понятия в голове, – сказал он. – Как ты думаешь, Тимофей, себе ли строим? Не захватит ли Кузнецов весь наш прииск? Вот ты умный человек, его сосед и помощник, а веры ему нет. Только умен. Говорят, что век мал, мы сдаем десятину на общество. Это большущие деньги… Вот вы с Никитой давеча толковали, как ты думаешь, не обманет нас Кузнецов? Не построит он на общественные деньги для себя.
– Мы с Никитой ни о чем толком не толковали, – удивленно ответил Силин.
, – А-а! Прости, пожалуйста! – Сапогов сделал вид, что спохватился. – Вот ведь десятая-то часть… Это большие деньги получаются. Ведь я седни должен дать пять золотников! Ведь это же разорение… Отдать пять золотников! Кому? За что? На старых местах это богатство, люди такого не видели и не знают, что у нас, кроме ржи и молока, есть в государстве. Едят плохо и слабеют, а купец придет, у него рожа наедена и ему, как джангину, не могут сопротивляться, и девки думают, вот, мол, порода, жеребец! Десятая часть! Легко сказать! Грабят нас!
– Нет, мы знаем Егора, мы соседи. Он плохого не сделает! – сказал Пахом.
– А ты откуда взялся?
– А я все время тут сидел, разговариваю с тобой. Можешь отвечать.
– Ты не пьяный?
– Нет, я не пил, – ответил Пахом. – Маленько чаю выпил.
– А то вот строить… Строим, а все достанется другому. Мы стараемся для себя, а все не для нас. Если у нас все отнять, то кто мы будем? Десятую часть! Шутка! И тебя подозревают.
– Нет, мы знаем же его, – сказал Тимоха.
– Человек может оступиться. Могли склонить его. Вон тут есть сектанты, есть немцы. Дядя какой-то… Есть ученье, что царя не надо, государство может существовать без него, как же так? Государство не прииск! На прииске и то не доверяем, а как же государь? А?
–Что ты этим хочешь сказать? – строго спросил Пахом.
– Из тайги вышел какой-то Генрих… Король был такой, а не у нас.
Сапогов встал и побрел, пошатываясь.
– Куда тебе еще в пупок! – слышался в палатке хриплый голос Анютки. – На приисках не раздеваются, а тут тебе не городское удобство.
– Мерку-то он как меряет? Как раз! Это оплата, а не безобразие. Сколько золота в пупок войдет, – отвечал чей-то знакомый голос.
– Глаза закрою и скажу без весов сколько. Ты сыпь мне на ладонь… Не передашь, не бойся… А то пошел, мерин! Охальник!
– В руку что! Это холодная душа! А в пупок и весело, и забава!
– У ее пупок без дна, – раздался мужской голос послаще.
– Бесстыжий! – ласково молвила одна женщина.
– Можно к вам? – заглянул Сапогов.
– Если с добычей, то заходи да принеси спирту, – ответил мужской голос.