Золотая паутина (др. изд.)
Шрифт:
— Да что с тобой может случиться, Сеня? — Мария со страхом смотрела на мужа.
— И расстрелять могут, — просто сказал он. — Вышка. Это как следствие пойдет. И что Валентина скажет.
Семен ушел во двор, чем-то там гремел, что-то ломал. Потом, нагрузившись железками (он разобрал плавильный агрегат), поехал к еще не замерзшему Дону, выбрал глухое и глубокое место, побросал обломки в воду, постоял, повздыхал. И жалко было расставаться с прошлой жизнью, и выхода, кажется, иного не было.
…Поздним вечером кто-то постучал в ворота, забился в неистовом лае Трезор,
Но явился совсем незваный и нежеланный гость — Дюбель. Семен впустил его во двор, цыкнул на метавшегося в праведном хриплом лае кобеля, повел Генку в гараж. Заперев дверь, спросил угрюмо:
— Ну? Зачем ты сюда приехал? Менты рыскают.
Генка, продрогший, голодный и злой, грел руки у электрокамина, процедил сквозь зубы:
— Не только менты, Семен. И госбезопасность гоняется.
— Эт почему? Мы разве какого государственного деятеля пришили? Подумаешь, прапорщик!
— Да прапорщик завскладом был, пугач этот от него, — Дюбель похлопал себя по слегка оттопыренному карману, где лежал пистолет. — Ну и еще грешок один за мной есть… Щегол, сучонок, заложил. Сам в легавку пошел, представляешь?… Ладно, падла, в зоне ему все равно долго не жить. Скажу кому следует… Ты вот что, Семен, пожрать дай. Раз менты и у тебя тут шарят, оставаться я не буду, уеду снова в город. А потом в Сочи махану, на юг. «В городе Сочи — темные ночи» — слыхал такую песенку? Там у меня кореша есть, надо только созвониться, на халяву ехать смысла нет.
«Вон оно что, — думал Сапрыкин. — Парень этот по уши в дерьме. Может, это и к лучшему. Если менты меня возьмут, буду говорить, что подрались по пьянке с Рябченко, да и все. А этот урка пришил его из пистолета, пусть и отвечает. Только б Валентина лишнего не наговорила».
Он сходил в дом, сказал Марии, чтобы дала поесть. («Мы там, Марусь, в гараже… Мужской разговор».) Мария собрала на скорую руку закуску, ничего не стала спрашивать, сунула в руки Семену и поллитровку. «Пусть только скорее уходит», — было в ее глазах.
Поллитровку они распили быстро, Генка захмелел, но в меру, в руках себя держал. Семен не торопил его и не гнал, пусть сам выбирает, что и как ему делать. Единственно, чего он опасался, так это перестрелки. Если явятся из милиции или, чего доброго, из госбезопасности, то пальбы не миновать. Дюбель — парень неробкого десятка, тем более поддатый сейчас, за пистолет схватится и не дрогнет… Черт, как все глупо и опасно обернулось! А подумал бы он, Семен, прежде чем везти прапорщика сюда, в Даниловский лес… Тьфу!
За приоткрытой дверью гаража стояла уже ранняя зимняя ночь, хотя не было еще и восьми вечера. Генка отогрелся и наелся, покуривал сейчас, развалясь в теплом углу, у электрокамина.
— На месяц-другой меня, конечно, кореша и тут спрячут, в Придонске, — рассуждал он. — Но потом все равно отсюда когти надо рвать. Что это за жизнь — все время взаперти сидеть?! Башли есть — гулять надо, пить, в кабаках сидеть. В зоне не разгуляешься. А ты, Семен, не дрожи. Мертвый ничего не расскажет.
— Да мертвый-то не расскажет, — согласился Семен. — Живых много. А менты что — напали на
— Ну, где был, там уж нету, — Дюбель сплюнул на бетонный пол гаража, и Семену это не понравилось — убирать тут за всякими. — Я у одного мужика на даче сидел, да больно тоскливо там. Как бирюк. Да и жратва кончилась. Про выпивку и баб и не говорю. В окно кто-то заглядывал, парни на мотоциклах подъезжали. Вокзал, а не дача! Печку не затопи, на улицу не выйди. Таким вот «козлом», как у тебя, обогревался, — он кивнул на простенький электрокамин. — С одной стороны жарит, а другой бок мерзнет. Не-ет, Семен, такая жизнь не по мне. Я люблю широко жить, рисково.
— А убьют если менты? Начнете пулять друг в друга, — Сапрыкин с опаской покосился на карман Генки.
Тот перехватил взгляд, ухмыльнулся, погладил карман, а потом вдруг выхватил пистолет, повертел его в руках, зачем-то поцеловал.
— А хрен с ним! — легко сказал он. — Все одно когда-нибудь подыхать. И я кого-нибудь еще прикончу. Пусть только сунутся. Ладно, Семен, ты отвези меня на поезд, поеду я. Надо бы зиму где-то перекантоваться, по весне оно легче. По весне каждый куст — дом, да и со жратвой попроще.
— Поехали так поехали, — с облегчением согласился Сапрыкин и велел Генке открывать ворота гаража.
За Генкой Дюбелевым оперативная чекистская группа гонялась несколько дней. Щеглов назвал несколько адресов, по которым Генка мог прятаться, по там его не оказалось. Хотя по одному из них он заходил, просил приютить его на неделю-другую. За квартирой Дюбелевых было установлено постоянное наблюдение, но домой Генка не являлся и матери, видно, тоже не говорил, где находится. Но однажды звонил ей на работу, телефонный разговор был перехвачен. Генка велел приготовить одежду потеплее, сказал, что позвонит еще, скажет, кому передать. Но звонка больше не раздалось. Может, Дюбель выжидал, может, предпринял что-то еще, раздобыл одежду на стороне, уехал — вариантов имелось много.
Виктор Иванович почти не уходил домой. Спал он по три-четыре часа в сутки, и генерал сделал ему замечание за внешний вид — осунулся, похудел, ходил с красными, воспаленными глазами. Но Русанов отшутился, сказал, что отоспится, когда будет пойман этот мерзавец.
Иван Александрович не стал требовать от Русанова, вероятно, невозможного. Дюбелев стал теперь для Виктора Ивановича личным врагом, за стремлением найти этого опасного преступника стояло больше, чем служебное рвение, и генерал не стал вмешиваться. Он и сам не находил себе места — уже больше двух недель гуляли на свободе вооруженные, на все способные люди, какое тут может быть спокойствие?! Город возбужден, местная пресса сообщила о преступлении, на управление госбезопасности и милицию обрушился шквал телефонных звонков: что же вы ничего не предпринимаете, товарищи чекисты? за что вы только деньги получаете? чего выжидаете?… Звонки были обидные, даже оскорбительные, но отвечать на них приходилось вежливо, с обещаниями найти преступников и обезвредить.