Золотая паутина (др. изд.)
Шрифт:
Сейчас же Гонтарь немногочисленным своим гостям показывал прежде всего широкую, открытую с трех сторон веранду с плетеной мебелью. Вид с этой веранды был изумительный: внизу, под обрывом, Дон, за ним зелень полей, лес, голубое небо над головой. И — тишина. Тишина в этой Хвостовке была какая-то особенная, неописуемая. Стоило только выключить мотор и выйти из машины, как на тебя обрушивались зеленое безмолвие и забытые в городе, будоражащие душу запахи. Тишина давила на уши, а голова кружилась от чистейшего воздуха. Зимой здесь тоже было неплохо; краски, правда, однообразные, белые, по в солнечный день, по морозцу, одно наслаждение спуститься по железной лестнице к Дону, продолбить лунку, посидеть с мормышкой. Михаил Борисович понимал толк в удовольствиях, позволял их себе при
В Хвостовку Гонтарь редко ездил один. Чаще всего вчетвером — он, Марина и Боб с Фриновским. Отдыхали, купались, пили… Привозил сюда Гонтарь и деловых своих партнеров — множество торговых сделок завершалось попойками на этой вот веранде!
Сегодня он вез Долматову с мужем и двух ее компаньонок — Нинку и Светлану. Компания складывалась хорошая, скучать никому не придется. Ехали они на трех машинах: впереди Гонтарь — на белом своем «мерседесе», за ним Валентина — на «Жигулях» (за рулем сидел Анатолий), замыкал их кавалькаду Басалаев с Фриновским — на «Москвиче».
Михаил Борисович мероприятие это организовал с умыслом: хотелось ему снять определенное напряжение, мешающее делу. Валентина с мужем хоть и покорились, но обида на их лицах жила, ее не скроешь. И говорила Долматова как-то через силу, и инициативы особой в деле не проявляла. Слитки отдавала на продажу неохотно, может что и припрятывала, деталей с завода выносить, судя по всему, стала меньше. Гонтаря это не устраивало, он прекрасно понимал настроение женщины и ее мужа, которых заставили подчиниться силой. Отношения их нужно было смягчить, направить в новое русло — доверительного и равноправного сотрудничества. Долматова и ее муж должны чувствовать себя свободно, про обиды и насилие забыть — только в этом случае они будут работать изобретательно и спокойно.
Он, конечно, не знал всех ее возможностей, мог лишь предполагать, что вынос золотосодержащих деталей можно было бы увеличить. Предположение это шло от элементарной его жадности, стремления выкачать из «Электрона» как можно больше золота. При всем при этом Михаил Борисович голову, конечно, не терял, понимал, что «лошадку можно загнать», если погонять ее без ума. Тем более что Валентине, и только ей, было лучше других известно, что можно, а что нельзя, и Гонтарю хотелось, чтобы она использовала это «можно» максимально. Для этого у женщины должно быть соответствующее настроение, уверенность, желание. А этого можно добиться лишь в том случае, если Валентина не будет чувствовать себя обыкновенной воровкой, но будет понимать свою задачу шире, видеть дальше. Ведь поговорил он тогда с Рябченко — человека как подменили. Загорелся идеей, на мир другими глазами взглянул. Понятно, мог и схитрить, только сделать вид, что согласен с ним, с Гонтарем, но тем не менее оружие добыть пообещал, точнее, помочь его добыть. А это уже много, Значит, не зря беседовал с ним, не зря учил уму-разуму. С Валентиной будет посложнее — она умнее и хитрее, но как-нибудь с божьей помощью он справится и с ней. В одной руке кнут, в другой — пряник. Не захочет по-хорошему — что ж, придется «нажать». Но лучше бы без этого. В конце концов, она разумная баба, должна понять, что зашло далеко, что бросать «золотое дело» он, Гонтарь, не собирается, и надо ей идти на какой-то компромисс. Он предлагает ей нормальные, даже дружеские отношения, везет вот к себе на дачу, а это, как известно, просто так, для случайных людей не делается. Дружить так дружить, а кто старое помянет… Мало ли как иногда сходятся люди. Не у всех хорошие взаимоотношения начинаются полюбовно. Разное случается. Ну, поколотили малость этого прапорщика — подумаешь! Да это нормальные мужские отношения. Никто никого не заложил, лишнего не взял, заботы о сбыте «сигареток» на Валентине и ее муже не висят. Чем недовольны? Радоваться надо, что так все обернулось. Понятно, часть доходов приходится отдавать, но давно ведь известно: за все в жизни
Михаил Борисович заметил в зеркале заднего вида, что за их машинами увязался какой-то мотоциклист. Он свернул вслед за ними с шоссе, трясся потом по рифленому железу понтонного моста и «пилил» теперь сзади на одном и том же, довольно приличном расстоянии. Гонтарь сбросил газ, поехал медленней, как бы давая возможность мотоциклисту обогнать все их машины — мол, нам спешить некуда, парень, езжай. Но тот — в красном, под цвет мотоцикла, шлеме и с большими очками на лбу — тоже сбросил газ, ехал не спеша, поглядывал по сторонам.
«Случайно это или нет?» — подумал Михаил Борисович, но вслух свою внезапную тревогу не высказал — не хотелось портить настроение жене: Марина безмятежно, расслабленно сидела рядом с ним, выставив в открытое окно голый локоть. Он, поглядывая в ее сторону, любовался здоровым цветом ее лица, слегка разлохматившейся на ветерке прической, высокой молодой грудью. Да, тридцатилетняя жена куда приятней той, первой, его сверстницы, женщины нервной и вздорной. Она в последний год их совместной жизни и к сексу-то поостыла, все находила какие-то причины для отказов: то у нее недомогание, то занята, то, видишь ли, они в ссоре… А Марина в этом отношении баба ненасытная. Понимает и чувствует, конечно, разницу в их возрасте, как-никак девятнадцать лет, но ведет себя так, что всегда Михаилу Борисовичу желанна, и от приятных занятий никогда не отказывается. «Тебе, говорит, Миша, если ночью захочется, ты меня буди, понял? Я тебя всегда хочу».
Вспомнив об этом, Гонтарь улыбнулся, погладил полуобнаженное бедро Марины (жена ехала в коротком летнем платье), и она несколько удивленно повернула к нему голову, спросила певуче:
— Ты чего, Миша?
— Кожа у тебя шелковая… Сотворил же бог такое чудо. Хоть на старости лет досталось.
Марина ласково засмеялась, придвинулась к нему, обняла, чмокнула в лысую теплую макушку.
— Ну, старичок, не волнуй меня. Дай доехать спокойно.
И она положила свою руку с красивыми, ухоженными ногтями ему на колено, смотрела в глаза похотливо и преданно, и он оценил это, поднес ее пахнущие пальцы к губам.
— Ты вся, как цветок, благоухаешь. От пяток до ногтей.
— Какой ты хочешь меня знать, Миша, такой я себя и сделала. Для мужа стараюсь.
— Молодец. Ценю. И я для тебя стараюсь.
— Я знаю, Миша. Спасибо.
Он удовлетворенно кивнул, слегка высвободился из объятий жены — впереди был сложный поворот, машину могло занести. Подумал, что правильно сделал, Женившись на молодой этой бабенке, взяв ее, в общем-то, нищую, ни с чем. Но Марина была богата другим — своей молодостью, ласковым нравом, шелковой кожей. Ничего, что она была всего лишь продавщицей в ЦУМе, — ее он выделил сразу же и бесповоротно, сказал себе, когда увидел: «Эта дева — моя». Из магазина он ее сразу же забрал — зачем трудить ей ноги за прилавком? Пусть сидит дома, вьет гнездышко, заботится о комфорте их жизни. А на существование он зарабатывает неплохо, на двоих хватит…
— Миша, зачем ты везешь этих людей к нам на дачу? — капризно спросила Марина, пальчиком показывая себе за спину, на катящие за ними машины. — Ну, Боб с Олегом — это наши, я к ним привыкла. А те, в «Жигулях»? Кто они?
— Это нужные люди, Марин. Понимаешь, я должен с ними сблизиться. И тебя прошу: ты с Валентиной, Долматова ее фамилия, поласковей будь, ладно? Я с ней буду сегодня говорить, и ты не давай ей скучать.
— Она красивая, — ревниво проговорила Марина, поправляя перед зеркалом волосы. — Смотри, Миша! — и шутливо погрозила ему крашеным пальцем.
— Красивей тебя для меня нет женщины! — несколько выспренне парировал Гонтарь, и Марина покачала в раздумье головой: «Ну-ну. Посмотрим».
Мотоциклист снова появился в зеркале заднего вида, и, чтобы проверить его, Гонтарь резко затормозил, съехав на обочину, вышел из машины, открыл капот. Остановились и машины Валентины и Боба.
— Что случилось, Михал Борисыч? — крикнул, не вылезая из «Москвича», Басалаев.
— Да так, мелочь, — неопределенно ответил Гонтарь, наблюдая за мотоциклистом.