Золотая стрела
Шрифт:
За отдельным столиком, как обычно, сидел водяной и потягивал из кувшина свою любимую водицу, которой он за вечер успел выпить едва ли не больше, чем Флориан вместе с его рыцарями — вина.
Влив в себя очередную кружку, водяной подошел к стойке:
— Ну вот, наконец-то у тебя приличные постояльцы. Чего ж ты не радуешься?
— A я радуюсь, — хмуро ответил леший. — Да обратно все не к добру. Что рыцарям делать положено? Пить вино, петь всякие непристойные песни да прочие безобразия учинять, а эти сидят, как на тризне, и хоть бы словечко кто сказал. Не к добру!
— Значит, неправильные рыцари, — хмыкнул водяной.
— Какова жизнь, таковы и рыцари, — отрезал хозяин.
Но тут
— Кого там черти еще принесли, — озабоченно проворчал леший. — Да толкайте сильнее, не заперто!
Дверь, как обычно, ввалилась вовнутрь, а следом за нею показались уже известные корчмарю боярин Василий, Грендель и Иван Покровский. Из-за их спин выглядывали еще несколько человек в оборванных нарядах. Не только водяной и леший, но даже рыцари с любопытством уставились на новых гостей.
— Прошу вас приютить этих людей хотя бы на ночь, — сказал боярин Василий. — Долго им оставаться здесь нельзя, так как они бежали с каторжных мелиоративных работ.
— Что, простите? — вежливо переспросил славный Флориан, не разобравший столь мудреных словечек.
Вперед выступил Грендель:
— Они бежали с болота, где Виктор заставлял их копать канавы, неужели не ясно?
— A, так это же поэты! — сообразил Флориан, и с его чела тут же слетело обычное угрюмо-надменное выражение. Как и многие его собратья, сей доблестный рыцарь был неравнодушен к высоким искусствам. — Господа поэты, вы находитесь под нашей защитой. И пусть кто-то попробует сюда сунуться наши мечи будут к их услугам!
— Ну вот, мало было мне напастей, — проворчал леший. — Уж теперь точно мою корчму прикроют…
— Вы можете дать им пристанище на одну ночь? — повторил Василий.
— Мы, конечно, завсегда гостям рады, — вздохнул хозяин, — да только все горницы заняты рыцарями. Ума не приложу, где еще ваших поэтов поселить?..
— Ну ладно, тогда мы отправимся в замок Беовульфа, — решил Василий, там уж места хватит.
— Погодите, — остановил его Флориан, — на ночь глядя вам идти опасно. A если вас по дороге подловят наемники?
— Что вы предлагаете? — напрямую спросил Грендель.
— Очень просто — мы не пойдем спать, а будем тут пировать всю ночь, заявил Флориан. — Так что горницы для господ поэтов свободны. Хотя, конечно, если уважаемые поэты изъявят желание к нам присоединиться, то милости просим. Эй, хозяин, неси нам вина, гулять так уж гулять!
— Сей миг, господа! — обрадовался леший и поспешил в кладовку за вином.
— Может быть, покамест поэты нам что-нибудь почитают? — предложил один из рыцарей. Стихотворцы по-прежнему стояли в дверях и с опаской наблюдали за происходящим, еще не веря в свое спасение.
— Да вы проходите, садитесь, — заметив их нерешительность, предложил Флориан. — Места за столом хватит на всех.
Поэты один за другим несмело подошли к столу, но сесть не решались, хотя рыцари и подвинулись на деревянных скамейках.
— Да погодите вы, поэты ж еще не оправились после всего, — пришел на помощь Грендель. — Давайте лучше я!
— Просим, просим! — радостно загалдели рыцари.
— Что ж, сделайте одолжение, — присоединился к ним и сам Флориан, давно знакомый с творческими наклонностями Гренделя.
Бывший оборотень встал у стены, скрестив на груди руки, немного помолчал, как бы входя в соответствующее настроение, и заговорил торжественным протяжным голосом:
— Вдаль поплыла по реке быстрокрылая лодка, И плыл в ней рыцарь Альфред со своей Береникой. Меж берегов крутых и берегов покатых Три дни и три ночи плыла их быстрая лодка…«A,
Грендель продолжал, все более упиваясь стихами:
— Но не дремали его враги, что отдать не хотели Прекрасную Беренику возлюбленному ее Альфреду, И снарядили тотчас же за ними погоню, Двенадцать гребцов засадивши за длинные весла, Да столько же лучников самых-пресамых метких. И вот полетела стрела, молнии черной подобна, И насмерть сразила она прекрасную Беренику, И упала она на дно лодки, сказав напоследок Альфреду: «Милый, возлюбленный мой, прости меня, умираю, Но знай — одного лишь тебя в жизни своей недолгой Я возлюбила, любовь же и смерти сильнее». И умерла. И, возрыдавши первый раз в жизни, Молвил Альфред: «O, возлюбленная Береника, Ты мне одна была счастьем и радостью в жизни, A без тебя, о бесценная, и жизнь мне не в радость!» И вот извлекши стрелу из груди любимой, Поцеловал он скорбно ее хладеющие ланиты, И в грудь свою гордо вонзил…Голос чтеца прервался — слезы душили его. Рыцари давно уж горько рыдали, и даже водяной украдкой промокал скупую болотную слезу. Дубову же казалось, что он угодил на какое-то сборище безумцев. Нечто похожее Василий Николаевич испытал несколько лет назад, когда инспектор Лиственицын пригласил его к себе на день рождения. И в самый разгар застолья хозяин вспомнил, что пора включать телевизор и смотреть очередную серию «Просто Марии». Как раз в этой серии в Мехико пришла горестная весть о безвременной кончине одной из героинь фильма, юной Лауры. Сия весть как по эстафете передавалась персонажами сериала из дома в дом и всюду встречала потоки слез и причитаний. Дубова же изумило то, что куда больше слез и причитаний эти душераздирающие сцены вызвали у самого Лиственицына и его гостей таких же, как и сам именинник, работников угрозыска, много раз глядевших смерти в лицо. Правда, когда выяснилось, что Лаура жива, и эта радостная весть стала по цепочке распространяться среди мексиканских донов и доний, то не меньше слез радости и облегчения пролилось из очей Лиственицына и его гостей. Василий был рад уже и тому, что день рождения инспектора не оказался окончательно омрачен безвременной смертью юной невинной девушки.
Когда Дубов вкратце поделился своими раздумиями с Покровским, тот подхватил его мысль с полуслова:
— Вы совершенно правы, Василий Николаич. Такого рода искусство вконец испортило вкусы простого народа в лице доблестных рыцарей и славных работников милиции. Но лучше уж «Просто Мария», стихи Евтушенко и помпезные фильмы Никиты Михалкова, чем книги господ Шитовых-Незнанских-Марининых и низкопробная кино-«мочиловка».
— Ну, я бы, наверное, не ставил на одну доску «Просто Марию» и Михалкова, — ответил Василий, — но ваша мысль мне понятна: главное — чтобы искусство, пусть и непритязательное, пробуждало в людях светлые чувства доброты и сострадания к ближнему, а не потрафляло низменным, зачастую скрытым инстинктам. A кстати, господин Иван-царевич, отчего бы вам не приобщить наших слушателей к чему-то более художественному?