Золотая свирель

Кузнецова Ярослава Анатольевна

Но почему же Пепел не отдал мне свирельку после? Когда Ратера отпустили? Вот об этом я его спрошу…

Артефакт. Она и была тем артефактом, который помогал певцу меня найти. Тем магнитным камнем, что указывал на меня. Она была рядом, а я…

Забыла про нее.

Я перестала ее искать. Перестала. Так суета захватывает тебя, ведет петлистыми дорожками,

не дает поднять головы, а ведь там, над головой — бескрайнее небо, и там, над головой — бесчисленные звезды, и они, ясные, горят тебе, они ведут тебя, а не буераки и колдобины, что путаются под ногами, не колеи и загородки, что направляют твой путь… «Не дорога ведет тебя, а ты идешь по ней». Вот золотая моя птичка порхнула в руку, когда я не ждала ее. Счастье это? Напоминание? Горький укор?

Не забывай меня.

Обессиленно сгорбившись, я села на край постели.

Не забывай меня, Лессандир. Дай-ка ладошку… Видишь? Да, это тебе. Она умеет петь. Она открывает запертое. Она развеселит и поможет. Она твоя.

Она моя.

— Леста…

Очнулся. Он смотрел на меня из глубин белоснежной подушки, сам зеленовато-серый как мертвец, причем несвежий мертвец. Грязь и кровь с пепловой физиономии я стерла, но это мало помогло — глаза у него провалились, кожа обтянула череп, волосы мышиными хвостиками прилипли ко лбу. Под одеялом задвигались руки — бродяга ощупывал себя.

— Три ребра сломано, — сказала я. — Пить хочешь?

Он облизнул сухие губы.

— Хочу.

Я принесла чашку с водой и помогла ему напиться. Он откинулся на подушку, тяжело дыша. Помолчал, глядя мне в лицо. Потом не выдержал:

— Нашла?

— Нашла.

— Почему… не спрашиваешь?

— А я знаю, откуда она у тебя, что тут спрашивать. У меня один вопрос — почему ты мне ее после суда не отдал?

— Он сказал… — Пепел на мгновение опустил веки. — Ты сама ее найдешь. Так или иначе. Сама… найдешь.

— Провидец чертов. — Я встала, чтобы поплотнее прикрыть ставни. На улице было уже совсем темно. — Забавник, холера, сосулька северянская. Геро Экель, пропасть. По прозвищу Амаргин. Ты знаешь найлег? Что значит — Амаргин? Я не ошибаюсь, это ведь найлег, а не андалат?

— Это не андалат, — вздохнул Пепел. — Но и не найлег. Это более древний язык. Скорее всего… это какое-то производное… от слова «эмарх», что значит «грядущий день». По-просту «завтра».

Ерунда какая-то. Я пожала плечами. Гори он синим пламенем!

— Как ты вообще? — Я повернулась к поэту. — Чувствуешь себя как?

— Как дурак. — Он выпростал из-под одеяла руку и потер лицо. — Как последний кретин.

— Это само собой. А печенки-селезенки как себя чувствуют? У тебя кроме порезов еще синячище огромный. Что там внутри — не прощупаешь. Как бы не отбило чего ценного.

— Ценного не отбило, — ухмыльнулся больной. — Выше просвистело.

— Дубина. Помочиться не хочешь?

— Пить хочу.

— Это понятно. Сейчас принесу. Будешь у

нас винище хлестать. Крови из тебя вытекло, друг любезный, просто ужас сколько.

— Винище… — Пепел закрыл глаза. — Это хорошо. Ради винища я и в койке… поваляюсь. Там более, если прекрасная госпожа… сама мне его поднесет.

Изгвазданный роб я сняла и снова засверкала неизменно девственным платьем. Одна надежда — что в Мавер еще не долетела весть о сбежавшей ведьме. А если и долетела, то меня с ведьмой не соотнесут — все тут уже знали, как мы помогали псоглавцам с чудовищами воевать. А разве ведьмы воюют с чудовищами? То-то.

Еще с лестницы я услышала гвалт. Зал внизу был переполнен. Где тут мой названный братец? Стоя на несколько ступенек выше, я пыталась разглядеть новоявленного родственника. Рыжих тут… каждый третий. А-а, вон там, недалеко от камина, вроде бы кукушоночья голова маячит. За столом у него еще куча народу. Напоят парня, если уже не напоили.

Я начала пробираться в ту сторону, мимоходом отбиваясь от хватающих рук.

— Детка, ты куда?

— Эй, красоточка! Обернись! А что у меня есть!

— Двенадцати саженей, вот те святой знак!

— …стая чертей летучих…

— Че ж ты мимо-то, эй! Заворачивай сюды!

— Ставлю свой нож техадской стали против твоей дырявой шляпы…

— Он прекрасен как… как корабль под всеми парусами. Как солнце! Я тебе говорю, он прекрасен, как тысяча звезд…

А вот это уже Ратер. Это его захлебывающийся голос. Навалившись грудью на стол, тиская обеими руками кружку, мой герой втолковывал что-то чернявому молодчику, насмешливо скалящему зубы. Гуляки вокруг только похохотывали.

— Волосы у него как ворох мечей, и звенят как струны, как колокольца, и каждый — острее острого. В очах — тьма бездонная, брови как крылья чаячьи, а в лицо смотреть больно, сияет оно ярче пламени, так ослепнуть можно, слышишь, сил нет смотреть, и глаз не отвести…

Что он несет? С менестрелем нашим переобщался? Пьян совсем?

— Ратери!

Кукшонок дернулся, оглянулся на меня. Скулы у него горели, глаза были какие-то безумные, и зрачки прыгали. Точно, нализался. Еще наговорит тут лишнего…

— Тебя Пепел зовет, — сказала я. — Поднимись к нему.

— Пепел? — Кукушонок лихорадочно облизнулся. — А. Да. Какой Пепел?

— Ты что, братец, перебрал? Пепел еле дышит, того гляди Богу душу отдаст. Иди, поговори с ним.

— Он умирает?

Кукушонок моргал. Я прикусила губу.

— Надеюсь, что нет. Он зовет тебя. Поднимись наверх. У тебя ноги отнялись?

— Да, — кивнул парень. — То есть, нет. Не отнялись. — Он глянул на собеседника. — Я сейчас.

— Иди, иди, — махнул рукой чернявый.

— Возьми ему вина! — крикнула я в кукушоночью спину. — Извините. — Повернулась к ратеровым собутыльникам. — Мой брат пьян.

— Ничего, — сказал чернявый. — Ему сегодня можно.

Я вздрогнула. На меня глядели огромные черные глаза. Насмешливые, яростные, дикие. Нечеловеческие глаза. Глаза принцессы Мораг.

— Привет, малявочка, — ухмыльнулась она. — Надеюсь, ты посидишь с нами? Не сбежишь?

Мораг всего лишь чуть-чуть изменила голос. И подрезала волосы — теперь они едва касались плеч. Полузаживший шрам на щеке превращал принцессу в бандита. Я тяжело хлопнулась на место Кукушонка. Слов у меня не было.