Золотая тетрадь
Шрифт:
— И вот, Элла, сегодня ночью ты свободна.
— Что ты имеешь в виду — свободна?
— Ну… для других своих возлюбленных, ведь ты пренебрегала ими так долго, да?
И, отведя ребенка в детский сад, она отправилась на работу, чувствуя себя так, словно холод проник к ней в кости, и даже в позвоночник. Ее слегка знобило. А день был теплым. Некоторое время она общалась с Патрицией очень мало, она была поглощена собственным счастьем. Теперь она снова легко вернулась к близкому общению со старшей своей коллегой. Когда-то Патриция была замужем, одиннадцать лет; и муж от нее ушел к женщине, которая была моложе. Ее отношение к мужчинам можно было бы описать так: галантный добродушный саркастический цинизм. Эллу это раздражало; ей было это чуждо. Патриции было за пятьдесят, она жила одна, имела взрослую дочь. Она, Элла это понимала, была женщиной отважной. Но Элле не нравилось общаться с ней слишком близко; не нравилось отождествлять себя с ней, пусть даже из сочувствия, потому что это означало, что она тем самым лишает каких-то возможностей саму себя. Или так ей казалось. Сегодня Патриция отпустила какой-то сухой комментарий по поводу развода одного из их коллег с женой, и Элла раздраженно оборвала разговор. Позже, когда она снова вернулась в их комнату, она извинилась, потому что обидела Патрицию. Общаясь с этой женщиной, которая была старше ее, Элла всегда испытывала неловкость. Патриция нравилась ей не так сильно, как она сама, и она это знала, нравилась Патриции. Она знала, что является
Обед был таким, каким он с этим человеком был всегда, — он был дорогим; а Элла любила хорошую еду. Ее собеседник был человеком занятным; и ей нравилось его слушать. Как обычно, между ними легко установился интеллектуальный контакт, и между делом, по ходу разговора, она поглядывала на своего собеседника и думала, что заняться с ним любовью — это нечто совершенно невообразимое. А все же — почему бы и нет? Он же ей нравится, разве нет? А любовь? Но любовь — мираж, достояние женских журналов; слово «любовь», разумеется, не приложимо к мужчине, которому все равно, спишь ты с другими мужчинами или нет. «Но если я собираюсь с этим мужчиной переспать, мне следует что-нибудь в связи с этим предпринять». Она не знала, как это сделать; она отказывала ему столько раз, что он уже давно ни на что не рассчитывал. Когда обед закончился и они вышли на улицу, Эллу внезапно отпустило: что за чушь, конечно, она не станет с ним спать, она сейчас пойдет обратно в свой офис, вот и все. И тут она увидела в дверном проеме двух проституток и вспомнила ту сцену с Полом, которая привиделась ей утром; и, когда редактор начал: «Элла, мне бы так хотелось, чтобы…» — она, улыбаясь, перебила его и сказала: «Тогда проводите меня домой. Нет, к себе домой, а не ко мне». Потому что сейчас для нее была невыносима сама мысль о том, что в ее собственной постели мог оказаться кто-то кроме Пола. Этот человек был женат, и он отвез ее в свою холостяцкую квартиру. Жил он за городом, он предусмотрительно держал жену и детей там, а холостяцкую квартиру использовал для приключений, подобных этому. Все то время, которое Элла провела с этим мужчиной обнаженной, она не переставая думала о Поле. «Должно быть, он сумасшедший. Зачем я связалась с сумасшедшим? Он что, действительно считает, что я могу спать с другим мужчиной, когда у меня есть он? Не может такого быть, чтобы он действительно в это верил». Тем временем она старалась быть как можно более милой и приятной с этим своим интеллигентным товарищем по интеллектуальным трапезам. Он испытывал некоторые затруднения, и Элла знала, что это происходит оттого, что она не хочет его по-настоящему, и поэтому виновата в этом она, хоть он и винит в этом себя. И поэтому она настроилась на то, чтобы доставить ему удовольствие, говоря себе, что незачем ему испытывать все эти муки из-за того только, что она совершает преступление, — она спит с мужчиной, за которого и гроша ломаного не даст… и когда все закончилось, она просто списала со счетов весь этот инцидент. Все это для нее ровным счетом ничего не значило. И все же в ней остался осадок: она чувствовала себя очень уязвимой, она дрожала мелкой дрожью и хотела плакать, она была ужасающе несчастна. На самом деле она отчаянно желала Пола. Который позвонил ей на следующий день, чтобы сказать, что он опять прийти не сможет. И к этому времени ее потребность в Поле была уже настолько велика, что она себе сказала, что все это не имеет ни малейшего значения, ведь он должен работать, он должен навестить своих детей.
На следующий вечер они встретились, за это время каждый возвел вокруг себя немало оборонительных сооружений. Но через несколько мгновений все они рухнули, и Элла с Полом снова были вместе. Той ночью в какой-то момент он обронил:
— Странно, но факт: если любишь какую-то женщину, физическая близость с другой не значит ровным счетом ничего.
Тогда она этого не услышала: где-то внутри нее включился защитный механизм, который будет не давать ей услышать то, что может сделать ее несчастной. Но она услышала это на другой день, слова неожиданно всплыли в ее сознании, и она к ним прислушалась. Значит, в те две ночи он экспериментировал с кем-то другим, и он получил тот опыт, что и она сама. Теперь к ней снова в полной мере вернулись уверенность и доверие к нему. А потом он начал ее расспрашивать о том, чем она занималась эти два дня. Она сказала, что обедала с редактором, который опубликовал один из ее рассказов.
— Я прочел один из твоих рассказов. Вполне хороший.
Он сказал это с болью, словно предпочел бы, чтобы рассказ оказался плохим.
— Что ж, а почему бы ему не быть хорошим? — спросила она.
— Полагаю, это был твой муж, Джордж?
— Отчасти, не совсем.
— А что этот редактор?
На мгновение ей захотелось сказать так: «Я получила тот же опыт, что и ты». Потом она подумала: «Если он может расстраиваться из-за того, чего никогда не было, что же с ним будет, если я скажу, что я все-таки переспала с тем мужчиной? Хотя я этого и не делала, это не считается, это было совсем другое».
Позже Элла станет считать, что «их отношения» (она никогда не употребляла слово «роман») начались именно тогда — когда они оба проверили, как это у них получается с другими, и обнаружили, что их чувства друг к другу делают всех остальных людей совершенно для них неподходящими. Это станет единственным случаем ее неверности Полу, хотя ей казалось, что и он не имеет никакого значения. Вместе с тем она горько сожалела о содеянном, потому что этот эпизод впоследствии превратился в своего рода кристаллизацию всех его более поздних обвинений в ее адрес. После этого Пол стал приходить к ней каждый
Она совсем не думала о его жене. По крайней мере, сначала.
Сначала ее единственной тревогой был Майкл. Маленький мальчик очень любил родного отца, который теперь вновь женился и жил в Америке. Для ребенка было естественным встретить этого нового мужчину с любовью. Но Пол каменел, когда Майкл его обнимал или же когда он радостно бросался навстречу, чтобы с ним поздороваться. Элла наблюдала за тем, как Пол инстинктивно отстраняется, тихонько посмеиваясь, и как потом включается в работу его ум (ум врачевателя душ, оценивающий ситуацию с тем, чтобы найти из нее наилучший выход). Обычно он мягко снимал с себя ручки Майкла и начинал мягко с ним говорить, как со взрослым. И Майкл начинал отвечать ему в том же духе. Элле было больно видеть, как маленький мальчик, лишенный хотя бы подобия отцовской любви, поддается Полу, старается быть взрослым, серьезным, старается отвечать на его серьезные вопросы. Его горячий спонтанный порыв навстречу Полу был подавлен. И все эти чувства мальчик оставил только для нее, с ней он был теплым и отзывчивым и в речи, и в своих к ней прикосновениях, а для Пола, для мужского мира, у него всегда был готов спокойный, ответственный, вдумчивый ответ. Временами Элла впадала в легкую панику: я причиняю Майклу вред, его могут обидеть. Он никогда уже не сможет принять мужчину с естественным теплом. Но потом она думала: но ведь на самом деле я так не считаю. Ведь это наверняка для него хорошо, что я счастлива, для него хорошо, что я наконец настоящая женщина. И поэтому тревоги Эллы быстро рассеивались, чутье подсказывало ей, что волноваться не стоит. Она позволила себе полностью уйти в ту любовь, которая исходила от Пола, и ни о чем не думать. Если же ей случалось взглянуть на эти отношения со стороны, увидеть происходящее чужими глазами, она сразу начинала чувствовать себя напуганной и циничной. Поэтому она старалась этого не делать. Она жила от одного дня к другому и не заглядывала вперед.
Пять лет.
Если бы мне надо было написать этот роман, его основной мотив поначалу долго бы таился в глубине, и только потом, постепенно, он бы «захватил власть». Мотив жены Пола, — третьей. Сначала Элла о ней не думает. Потом ей приходится делать над собой сознательные усилия, чтобы о ней не думать. Это происходит тогда, когда она понимает, что ее отношение к этой неведомой женщине достойно презрения: она чувствует свой над ней триумф, получает удовольствие оттого, что отобрала у нее Пола. Когда Элла впервые осознает это чувство в себе, ей становится так стыдно и так страшно, что она поскорее его прячет, хоронит в себе. И все же тень третьей вырастает снова, и для Эллы становится уже невозможным о ней не думать. Она много думает о той невидимой женщине, к которой Пол всегда возвращается (и к которой он всегда будет возвращаться), но теперь уже не с торжеством, а с завистью. Она ей завидует. Медленно и постепенно, помимо собственной воли, она в своем воображении создает образ безмятежной, спокойной, не ревнивой, не завистливой, нетребовательной женщины, внутри которой таится неисчерпаемый источник счастья: она самодостаточна и, в то же время, всегда готова своим счастьем поделиться, когда кому-то это нужно. Элле приходит в голову (но много позже, примерно года через три), что непонятно, откуда взялся этот дивный образ, поскольку он никак не соответствует тому, что Пол когда-либо рассказывал ей о своей жене. Откуда ж он пришел? Постепенно Элла понимает, что такой она хотела бы быть сама, воображаемая женщина — это ее собственная тень, она воплощает в себе все то, чего нет в Элле. Потому что к этому времени она уже осознает свою полную зависимость от Пола, и это ее пугает. Каждой ниточкой своего существа она вплетена в него, и она уже не может себе представить жизни без него. Одна мысль о том, что она остается без него, ведет к тому, что холодный черный кокон страха вбирает ее полностью в себя, поэтому она не думает об этом. И она цепляется, как она постепенно начинает понимать, за образ той, другой, женщины, находя в ней какую-то опору и защиту для себя самой.
Второй мотив, по сути, является неотъемлемой частью первого, хотя это прояснится только в конце романа, — это ревность Пола. Ревность нарастает, и ритмически она связана с его медленным уходом от нее. Он обвиняет Эллу, полушутливо, полусерьезно, в том, что она спит с другими. В кафе он обвиняет ее в том, что она строила глазки мужчине, которого она даже не заметила. Сначала — она смеется. Позже в ней нарастает чувство горечи, но она всегда подавляет эту горечь, это слишком опасно. Позже, когда она уже поймет смысл того образа другой, безмятежной, и так далее, женщины, который сама создала, она начнет размышлять о ревности Пола и начнет думать — не из-за горечи, а просто чтобы это понять, — что же за этим стоит. Она придет к выводу, что тень Пола, его воображаемый третий, это — распутник, который сам себе противен, свободный, легкомысленный и бессердечный. (В эту игру он, подтрунивая над самим собой, с ней иногда играет.) А это означает, что, когда Пол вступил в отношения с Эллой, отношения серьезные, распутник в нем самом был изгнан, отброшен в сторону и теперь, скрываясь в глубинах его личности, ждет своего часа, временно неиспользуемый, ожидающий своего возвращения. И Элла теперь видит, как рядом, бок о бок с прекрасной, мудрой, безмятежной женщиной, ее тенью идет все время темный силуэт этого заядлого бабника, который противен сам себе. Две эти плохо сочетающиеся фигуры идут все время бок о бок, при этом — в ногу с Эллой с Полом. И наступает такой момент (но только в самом конце романа, это кульминация), когда Элла думает: «Теневая фигура Пола, тот мужчина, которого он всюду видит, даже в мужчине, которого я и не заметила, — это же почти развратник из водевиля. А это означает, что со мною Пол общается своею „позитивной“ (выражение Джулии) половиной. Со мной он хороший. Но у меня в качестве тени выступает хорошая женщина, и взрослая, и сильная, и не просящая ничего. Что означает, что я общаюсь с ним своею „негативной“ половиной. То есть та горечь, которая, я чувствую, растет во мне против него, — это просто насмешка над истинным положением вещей. На самом деле он в этих отношениях лучше, чем я, и эти невидимые фигуры, которые ни на минуту нас не покидают, лучшее тому доказательство».
Второстепенные мотивы. Ее роман. Он спрашивает, что она пишет, и она ему отвечает. Нехотя, потому что, когда Пол заговаривает о ее писательстве, его голос всегда полон недоверия. Элла говорит:
— Это роман о самоубийстве.
— А что ты знаешь о самоубийстве?
— Ничего, я просто пишу.
(С Джулией она горько шутит про то, как Джейн Остин, когда кто-нибудь входил к ней в комнату, прятала свои романы под промокашками; цитирует сентенцию Стендаля, что любая пишущая женщина, если ей нет еще пятидесяти, должна писать под псевдонимом.)
Следующие несколько дней он рассказывает ей о своих пациентах с суицидными наклонностями. У нее уйдет немало времени, прежде чем она поймет, что он это делает потому, что считает, что она слишком наивна и невежественна для того, чтобы писать о самоубийстве. (И она даже с ним соглашается.) Он поучает ее. Она начинает прятать от него свою работу. Она говорит, что ей вовсе не хочется «быть писателем, она просто хочет написать эту книгу и посмотреть, что получится». Похоже, это звучит для него как полная бессмыслица, и скоро он начинает жаловаться, что она использует его профессиональные знания, чтобы получить материал для романа.