Золотая звезда
Шрифт:
Однажды вечером, перед закрытием читальни, Соня увидела в двери Шорина.
– Вот видите, не забываю вашу читальню.
Действительно, два или три раза Шорин появлялся здесь.
– Пишет вам Андрей Андреевич? – поинтересовался Шорин.
– Пишет. Немного грустные, но хорошие письма. Не знаю, чем я заслужила такое доброе отношение к себе.
Понизив голос, Шорин спросил Соню:
– Скажите: в последние три-четыре дня никто не брал у вас двадцать второй том словаря Брокгауза и Эфрона?
Соня с удивлением посмотрела на Шорина:
–
– А можно вас просить об одной услуге: записывайте или запоминайте всех, кто пользуется энциклопедическим словарём Брокгауза и Эфрона, и главное тех, кто попросит у вас именно двадцать второй том.
– И это – всё?
– Да. Всё. Вы, кажется, собираетесь уходить?
Они вышли вместе.
– Я не могу забыть наш разговор в тот вечер, после концерта. И вот представьте: теперь, когда я возвращаюсь домой и вижу эти тысячи огней за железнодорожным полотном, я вспоминаю ваши слова о том, что где-нибудь, за окном...
Шорин смотрел на неё улыбаясь:
– Я не думал, что вы так впечатлительны. Так вы не забудете мою просьбу?
– Конечно, не забуду. До свиданья.
Подошёл трамвай. Соня смотрела задумчиво с площадки на бесконечный серый забор заводского двора. И вдруг ей показалось, что дрогнула земля, странный отсвет блеснул в небе, на лицах людей Соня увидела испуг. «Взрыв!» – с ужасом подумала она. Все глядели в ту сторону, где был завод «Первое Мая».
Большое серое облако, окрашенное красноватым пламенем, медленно всплывало над крышами цехов. И чей-то голос шепотом произнёс:
– Горит, горит...
Глава XVII
Цена жизни
От лесного шалаша Иноземцев проехал в лагерь строительных рабочих. Мотоциклист-немец проскочил в ворота, миновав колючую проволоку, которой был обнесён лагерь, и затормозил машину.
В сыром тумане, смешанном с дымом костров, двигались призрачные тени множества людей, слышались стук топоров и шипение механической пилы. Наклонив голову, Иноземцев вошёл в землянку, вырытую у самой проволоки. Переступив порог, он прищурился.
На опрокинутом ящике, оперев большие руки на колени, сидел бородатый старик со сросшимися, косматыми бровями. Перед ним, согнувшись, заложив руки за спину, стоял незнакомый Иноземцеву человек. Иноземцев вгляделся в него и увидел, что руки этого человека скручены за спиной толстой верёвкой. Кухонный нож валялся на земле, и лезвие его тускло отсвечивало от колеблющегося огня коптилки.
– Что тут у вас вышло, Борода? – спросил Иноземцев.
Старик поднялся с ящика:
– С ножом на меня полез! Одноглазый черт!
Иноземцев не без удивления взглянул на связанного человека. Единственный глаз его горел злобой и ненавистью.
– Ты что, ошалел? Ну, убил бы ты его – тебя тут же и вздёрнули бы!
– А мне всё едино. Хоть сейчас вешай!
– А что так?
– Детей моих нету на свете, хаты моей нету, хозяйки нету... Хоть одного гада убью – и можно помирать!
–
– Такая мне, значит, цена.
Он потянулся, пошевелил плечами, верёвка врезалась в кисти рук.
– Развязывай его, – приказал Иноземцев.
Борода посмотрел на Иноземцева, молча подошёл к одноглазому и стал развязывать узлы верёвки.
– Слушай, – негромко и отчётливо заговорил Иноземцев, обращаясь к одноглазому, – это он правду говорит: так дёшево жизнь свою отдавать – глупо. И кроме того зря ты с ножом полез: он здоровый, как медведь, и мог тебя одной рукой задавить.
Одноглазый стоял в недоумении, поглядывая то на Иноземцева, то на того, кого называли Борода.
– Ну, иди...
Борода толкнул ногой дверь и пропустил вперёд одноглазого.
Они довольно долго шли по изрытой, загаженной земле, вдоль проволоки, пока не вышли к воротам лагеря. Часовой посторонился – и одноглазый очутился за проволокой. Борода по-прежнему шёл с ним, несколько позади. Одноглазый всё время оглядывался, ожидая выстрела в спину.
Вдруг Борода остановился и опять сказал:
– Ну, иди.
– Куда?
– Куда хочешь... Чтобы духу твоего здесь не было! Ты у нас новый человек, наших дел не знаешь – ещё беду сделаешь.
– Слушай, дядя, – сказал одноглазый. – Ведь ты знаешь, куда я пойду.
– Твоё дело, – нехотя ответил Борода. – Но чтобы я тебя больше не видел.
Возвращаясь в лагерь, Борода в воротах увидел грузовик. В кабинке, рядом с шофером, сидел Иноземцев.
Он открыл дверцу и тихо сказал Бороде:
– Мост на сорок седьмом километре закончим – будет порядок. А не кончим к воскресенью – башки поотрываю, и тебе первому, – и ещё тише добавил: – Немцы горячку порют! Тебе понятно?
Только в одиннадцатом часу Иноземцев добрался в Плецк. Из дорожного управления он позвонил Шнапеку и доложил, что фон Мангейм остался на 54-м километре, в лесу, и следовало бы послать туда на всякий случай патруль егерей.
– Хорошо, – ответил Шнапек. – Приходите сейчас на мою квартиру.
Глава XVIII
Про что куковала кукушка
Охота группенфюрера фон Мангейма началась с того, что он, проснувшись, выстрелил в сороку, сидевшую на суку, и промазал.
Сорока улетела. Фон Мангейм постоял на поляне и приказал налить себе из термоса кофе. После того как уехал Иноземцев, фон Мангейм почувствовал беспокойство. Уверенность молодого русского, его хладнокровие хорошо действовали на группенфюрера. По правде говоря, фон Мангейму хотелось вернуться, но мысль о встрече с комендантом останавливала его. Шнапек, конечно, поймёт, почему группенфюрер потерял вкус к охоте на лося. В конце концов это он, Шнапек, придумал предлог для того, чтобы Иноземцев уехал в самом начале охоты. И если фон Мангейм вернётся, не убив этого проклятого лося, хорош он будет в глазах офицеров!