Золото красных
Шрифт:
Вопрос остался без ответа. Предправления пригвоздил скрипучим нравоучением:
– Значит, договорились... приходишь со своим мнением, уходишь с нашим, - и, желая сгладить резкость, продолжил: - Регион у тебя нищенский, жалкий, перевести тебя, что ли, в Европу?..
– Спасибо, - неловко поклонился Ребров.
– Ну иди... иди...
– устало напутствовал Черкащенко, - думаете, дураки наверху... жлобы, тупицы... Наверху, брат, такую системку отладили... Ух ты! Иди!
– неожиданно сухо завершил Черкащенко.
Некогда красивая,
– Коля! Заедем в ГУМ, в секцию... потом на Грановского пакет возьмем и на Сивцев Вражек, оправу Тихон Степанычу заберу...
Безотказный мордастый Коля послушно врубил движок. Дама на заднем сидении вывалила на гладкий плюш драгоценности, перебирала кольца и цепочки ухоженными пальцами.
Неожиданно Коля тормознул, одно из украшений слетело с сиденья под ноги жене Черкащенко.
– Коля!
– Гневно взвизгнула дама и, несмотря на вальяжность, нырнула вниз.
Водитель припарковал машину к бордюру и терпеливо ждал завершения поисков.
В кабинете на Старой площади Сановник, разговаривающий с Черкащенко, нудно, без выражения, внушал Седому, стоя перед раскрытым сейфом:
– Товарищи из Польши вернули долг... Шестьсот тысяч, - сжал двумя пальцами пачку долларов.
– Притащили вчера твои орлы из гостиницы в Плотниковом переулке. Сколько раз просил партайгеноссе помещать на наши счета там... нет, обязательно сюда приволокут...
– Не проблема, - ожил Седой, - только скажите куда, я переброшу...
– Куда?.. Куда?..
– Сановник раздраженно отбивал пальцами дробь.
– Головная боль лишняя... Теперь мерекай, - посмотрел на портрет генсека над головой.
Седой перехватил взгляд, неожиданно, сам не успев испугаться, вопросил, кивнув на портрет:
– А он знает?
Сановник сглотнул слюну, посмотрел за окно долгим взглядом, с трудом приходя в себя, прогнусавил:
– Дождина который день... охота срывается...
– Дождь - это точно...
– поддержал Седой, не понимая, как он, битый-перебитый, сумел так вляпаться, поднялся, у двери с трудом выжал из себя:
– Не пойму... с чего это?..
– Вы о чем?
– деловито перебирая бумаги, осведомился накрепко оградившийся чиновной броней Сановник.
– Да так...
– неопределенно буркнул седоголовый.
– Значит, как надумаете куда и сколько, только скажите...
Сановник поморщился.
– Что-то не так?
– Седой уже положил ладонь на ручку двери.
– Так... все так... голос у тебя больно громкий, пронзительный... стены буравит...
– А кого здесь бояться?
– недоумевал Седой.
– Здесь все свои... Все на доверии. Наши люди!
– Наши!
– поддержал Сановник, губы скривились улыбкой, явившей странную смесь властности, корыстолюбия, трусости и, как ни странно, мальчишества.
Сановник поднял трубку... Телефон с гербом ожил в кабинете Черкащенко.
– Нужно место на выезд, -
– Подумаю.
– Черкащенко привычно возил пепельницу по столу.
– На раздумья времени нет, - надавил Сановник и, опасаясь перебора, уже по-доброму дожал, - нет времени, Тихон Степаныч. И еще... у меня тут внезапно сумма образовалась... нельзя ли по Вашим каналам...
– Сколько?
– уточнил Черкащенко и, услыхав ответ, выдохнул излюбленное.
– Ух ты!
– положил трубку. Вызвал Чугунова.
Вошел сухой, высокий человек со стальным ежиком и серо-голубыми непроницаемыми глазами.
– Садись!
– по-свойски прикрикнул Черкащенко и сразу перешел в атаку.
– Знаешь сколько страждущих в Цюрих смотаться... аховая поездка... Трезвонят со всех сторон, каждый своего толкает, а я уперся, только Чугунов, спец экстра-класса! А ты меня не жалуешь! Не поддерживаешь! Вроде все кругом замараны, и я... больше всех, а ты - непорочная, значит дева. Вроде, как все в гэ..., а ты, значит, в белом!
Чугунов обводил взглядом начальственный кабинет, будто попал в эти стены впервые: обязательный портрет вождя-отца за спиной хозяина, обязательные синие с золотом "ни разу не надеванные" тома Ленина, обязательные дурацкие кумачевые вымпелы-треугольники за остеклением шкафов...
– Молчишь?..
– терпение покидало Черкащенко, засмолил беломорину. Молчишь, твою мать, мол, хуля, с придурком объясняться?
– и, не дождавшись ответа.
– А придурок... тебя в Цюрих заправляет... по старой дружбе. Тут Ребров слюной исходил, а я руками разводил... пойми, мил человек...
– Тихон Степаныч, - перебил Чугунов, - ты же не просто так, не за здорово живешь глаз на меня положил...
Черкащенко взорвался, передразнил с немалым артистизмом:
– Не просто так!.. Не за здорово живешь!.. А ты как хотел? За просто так только кошки оближут... и то с похмелья, апосля валерианки. Я уверен в тебе, Михаил Михалыч. Уверен!.. А молодняк соображает туго... им бы нажраться до свекольной хари, девок потоптать, урвать тряпья поболе, а на работу им насрать... белая, значит, кость. За каждым мурло маячит, только промахнись, на куски раздерут да по ветру развеют...
– Вас? По ветру?
– Чугунов мрачно усмехнулся.
– Ладно...
– Черкащенко выдохнул.
– Я в тебе не сомневаюсь, ты человек управляемый, смекаешь что к чему. Ревизия в нашем альпийском банке штука небезопасная. Раскопаешь лишнее, головы полетят.
Чугунов откинулся на спинку стула:
– Не понимаю...
– Не понимаешь?! Головы полетят. Здесь, у нас!
– обвел руками стены в деревянных панелях.
– В общем мой совет: глубоко не копай, не дай Бог раскопаешь что не след. Хорошо бы так... чтоб наших ребят в Цюрихе подставить, мелкие недоработки, недочеты и тэпэ, чтоб мелюзгу затралить, а крупняк пусть плавает, крупняк, в случае чего, и сеть в клочья порвет...