Золото красных
Шрифт:
Лавров согласно кивнул:
– Не моги!
– Давай, не тужи, - не скрывая смущения, подбодрил маршал, - я звонил командующему округом, все будет в порядке.
Лавров вышел из кабинета. Маршал поднял "вертушку":
– Герман Сергеевич, ну я ему дал проср..., возомнил о себе невесть что, понимаешь... Округ?.. Жуткий! Хуже не бывает. Средняя годовая температура минус сто!
– маршал хохотнул, как видно, получив одобрение собеседника, и положил трубку.
К восточному подъезду гостиницы "Россия" подъехала "чайка".
– Жди в машине... ровно через час спущусь.
– Слушаю, Герман Сергеич, - сопровождающий тихо, по-кошачьи зашагал по ковровой дорожке к лифтам, Сановник без стука толкнул дверь, вошел в роскошный люкс, сияющий хрустальной люстрой, хрусталем в шкафах и на обильном столе.
За столом восседали в томительном ожидании Седой и... секретарь Черкащенко - Мария Павловна.
Седой поднялся, поднялась и женщина. Сановник враз оценил стать, а также готовность статью и прочими прелестями распорядиться, поцеловал руку женщине, мягкую, приятно пахнущую горьковатым кремом.
– Садитесь!
– царственно повелел и поддержал женщину за локоть. Зовите меня просто Герман Сергеевич.
Седой разлил мужчинам коньяк, женщине шампанское, поднял рюмку, пожевал губами, сосредотачиваясь:
– Мария Пална наш человек в банке, в святая святых, она одна стоит десятков людей.
Мужчины выпили, женщина пригубила.
– Мы ценим ваши услуги, - Сановник ухватил дольку лимона, - ваши сведения незаменимо исчерпывающи и точны... облегчают нам решение множества задач. Вы давно сотрудничаете?
– обратился к Седому.
– Мы?..
– Седой, похоже, погрузился в прошлое.
– С мятежной юности Марии Палны... райком комсомола, ЦК ВЛКСМ, комитет молодежных организаций, Гена Янаев, между прочим, с ума сходил...
– Гена по ком только с ума не сходил... было б с чего сходить, оборвал Сановник, показывая, что ему эта тема неинтересна и неприятна.
Женщина предусмотрительно молчала, однако ловкие руки успели неуловимым движением потянуть юбку на себя, так что круглые, налитые колени почти вплотную притиснулись к столу.
Сановник обратился к Седому:
– У вас тут, поди, полгостиницы застолблено?..
– Пол... не пол, - улыбнулся Седой, - но... приют всегда найти можно, плюс легкая закуска и щадящая выпивка.
Стол ломился деликатесами и напитками: трели Седого насчет "легкой закуски и щадящей выпивки" являлись неприкрытым шутовством.
Сановник намазал хлеб толстым слоем черной икры, сжевал немалый кус, вытер рот льняной салфеткой:
– Так что, если возникают проблемы, Марь Пална, обращайтесь... без стеснения... мы помогаем надежным людям...
– И нужным!
– ввернул Седой, колдуя над нежнейшей семужьей тешей.
– И нужным, - поддержал Сановник, гримасой дав понять, что в подсказках со стороны не нуждается.
Седой рассказал анекдот, еще и еще... не слишком дружно посмеялись.
Сановник обратился к женщине:
–
– Ровные, - односложно ответила женщина.
Сановник рассмеялся:
– Наконец-то услышал ваш голос.
– Посмотрел на часы.
– Пора. Рад был познакомиться. Теперь знаю кому лично обязан неоценимой... не то чтоб информацией, не люблю это слово, скорее... неоценимой поддержкой. Сановник еще раз поцеловал мягкую, теплую руку, уперев оба глаза в манящие колени...
Седой проводил гостя, постоял у двери, убедился, что важная птица улетела и заметил с нескрываемым облегчением:
– Блядь продувная! На ходу подметки рвет. Но... все у него получается, всегда масть знает и козырей полна пазуха, как у тебя цицек.
Женщина помрачнела:
– Зачем знакомил?
– С женой он недавно разошелся, за бугром заквасил столько, что не привидится в страшном сне, я-то в курсе.
– Опорожнил рюмку коньяка. Охомутаешь его, считай куш сорвала, да какой... Это тебе не Мастодонту на подоконнике отпускать.
– Перехватил гневный взгляд женщины.
– Ну, молчу... молчу... одно не пойму, у меня глаз-ватерпас, память будь-будь, у вас там на подоконнике кактусы есть... как ты не боишься? Вдруг иголка да в такое роскошное мясо?..
Женщина залепила в Седого шкурку мандарина.
– Щадишь, - отметила "жертва", - могла и шампанским плеснуть.
Седой отодвинулся от стола, явно захмелев:
– Ну, "источник"... "источничек"... успокойся. Подоконник - это твое дело, а этого карася упускать грех. Я ж видел... у него чуть из глаз не брызнуло! Опять же мне погонишь информацию от него... меня-то информация не раздражает... Подумай!
– Седой раскрыл неизменный кофр, вынул сумку Гуччи с гобеленом и флакон мадам Роша.
– Тебе!
Женщина упрятала дары, чмокнула Седого в щеку:
– А ты представляешь, сколько у него?..
– Кивок в сторону двери, за которой скрылся Сановник.
– Гостайна, милочка.
– Хмельно осклабился Седой.
– Одно скажу... тебе на четыре жизни хватит.
– Это как жить?
– Да хоть как!
Неожиданно дружелюбие погасло в глазах Седого, достал бумагу, ручку, положил перед женщиной на тумбочку:
– Давно ты мне автографов не оставляла. Все только устно, а бумага свою прелесть имеет... от нее вечностью веет, как ни жгут бумаги, как не рубят в труху, а они все на свет божий вылезают. Пиши!
– Что?
– взвизгнула женщина.
– Что хочешь!
– Седой растянул губы в нитку.
– Хоть как Мастодонту в последний раз давала, в подробностях... ребята обхохочутся, подробности, мил человек, великая штука.
Женщина облизнула губы, потянулась к ручке - случались минуты, когда ярить Седого глупее глупого.
Ребров навестил мать после работы. Мать лежала одна в своей единственной комнатенке в коммуналке. На белой подушке ее, бесспорно, красивое, хотя и посеченное морщинами лицо свидетельствовало, как бессмысленно сопротивление времени.