Золото Неаполя: Рассказы
Шрифт:
Дон Фульвио Кардилло крестится.
— Чего не выдержали?
Дон Вито Какаче:
— Ученые считают, на них плохо действует летний воздух.
Дон Леопольдо Индзерра (с раздражением):
— Да ну их! Я бы этим ученым набил морду, дон Вито! Как так? Разве впервые наступило лето? Ну-ка вдохните этот чистый воздух! Что вам вливается в легкие — отрава или бальзам?
Мы безропотно подчиняемся. Легкий морской бриз разносит запах водорослей, смолы, соли, аппетитного рагу тетушки Терезы, запах лака от грифа мандолины, запах мольбы и угроз — одним словом, запах жизни… это ветерок, пахнущий морскими моллюсками, который приподносит нам, как на блюде, сильная и волосатая рука: нате, вкушайте. Разве можно представить, что бедные самоубийцы
Уличный торговец Кардилло:
— Удовлетворите мое любопытство, дон Вито. Скажите откровенно, как мужчина мужчине, у вас возникала когда-нибудь мысль о самоубийстве?
— Да… было… пару раз.
— Расскажите, если можно, когда?
— Вы мне не поверите, дон Фульвио, насколько это странно. Я никогда не поддаюсь бедам, не падаю духом, сопротивляюсь и борюсь. А в радости вижу смерть, как при ярком освещении видишь длинную-предлинную тень. Это скверная штука, поверьте мне. Однажды во время военной службы я получил увольнительную из казармы Лечче. Я чувствовал себя на седьмом небе. Я думал: «Дорогой Вито Какаче, дарю тебе тебя самого и весь мир». Клянусь вам, дон Фульвио, я готов был целовать — и мысленно целовал — все, что видел перед глазами. Но внезапно на станции, словно какое-то наваждение, мною овладело желание крикнуть: «Вито Какаче, ты сам и весь мир слишком хороши для тебя… заберите их!» — и броситься на рельсы прямо под поезд. Носильщик схватил меня за локоть и спросил: «Солдат, вам нехорошо?» Я сильно стиснул зубы и пошатнулся. Потом это так же быстро ушло, как и пришло. Что вы на это скажете? Второй раз, как сейчас помню, это случилось, когда я женился. Я знал, что Бриджида красива, но не представлял себе, до какой степени она прекрасна. Было три часа ночи, гости наконец оставили нас одних, и тут меня вдруг озарило. Фонари перед Сан-Дженнаро мигали, то вспыхивали, то гасли, и Бриджида вся словно источала свет, ее кожа отливала серебром, одним словом…
Армандуччо Галеота (с одышкой):
— А что дальше? Свет, серебро, а потом?
Дон Леопольдо Индзерра (сурово):
— А тебе какое дело? Греби!
Дон Вито Какаче сидит, погруженный в воспоминания.
— Необыкновенные, неповторимые минуты. Я думаю, вы сами испытывали нечто подобное. А потом внезапно, словно не для меня, не для моего дома наступило утро. Я проснулся, она спала. Глядя на эти черные ресницы, белый лоб и тонкий нос… я словно опьянел. Все окружающие предметы сверкали, как рождественская елка, любая вещь, от кувшина до дыни, висевшей на стене, испускала свои лучи и говорила мне: «Вот моя истинная форма и мой истинный цвет, Вито. Теперь ты меня знаешь?» И тут снова от счастья у меня начала кружиться голова, застучали зубы, и я призвал смерть. На столе лежал мой пистолет в кобуре, мне захотелось крикнуть: «Спасибо, Бриджида!» — и застрелиться. Я не сделал этого, потому что она открыла глаза и влюбленно посмотрела на меня. «Добрый день», — сказала она. Я не стал губить свое счастье и поэтому не умер. Ну, хватит?
Дон Фульвио Кардилло (ошеломленно):
— Мария делла Катена! Короче говоря, если на вас свалятся сто миллионов, мы вас можем потерять?
Ночной сторож (спокойно):
— Все может быть. Вероятно, чтобы спасти мою жизнь, судьба мне ее отравляет. А вы, дон Леопольдо, никогда не думали о самоубийстве?
Красавец из Паллонетто, вечный безработный вздрагивает. Дон Фульвио Кардилло, взглянув на него украдкой, говорит:
— Кто, он? Дон Вито, да он безумно любит своего Леопольдо! И не рассчитывайте. Кроме того, смерть требует усилий… агония иногда тяжкий труд! Лучше спросите меня. Эта мысль временами приходит мне в голову… но я помню о своих детях. А потом я коммерсант. Если бы я мог продать или поставить на кон свою смерть… но этот предмет не имеет ценности: кому я могу предложить свой последний вздох? Вы бы его купили?
Дон Вито Какаче (серьезно):
— Возможно, купил бы последний выдох, чтобы придать блеск дверной ручке.
Мы
Мы направляемся налево, обойдя замок Кастель-дель-Ово: то тут, то там, как поплавки, возникают головы пловцов; в надутом парусе, который меняет позицию, чудится что-то плотское, чувственное; рев моторного катера, на котором угадываются фигуры полуголых женщин, ниспровергает их: заткните уши, сирены 1958 года, берегитесь, Улисс берет реванш.
Донна Джулия Капеццуто до сих пор молчит. Она о чем-то размышляет? Потом говорит:
— Дон Вито, а причины этих самоубийств были серьезны?
Ночной сторож достает газету из кармана.
— Минуточку. Некоторые — да. Но главным образом пустяковые неприятности. Один разбил люстру, другой испугался экзамена. Чепуха. Потому-то ученые и говорят, что это влияние космоса.
— Дон Вито, объясните, пожалуйста.
— О мадонна! Далекие звезды своими невидимыми золотыми шприцами впрыскивают вам желание немедленной смерти.
— Замолчите… насмешник! Я сама вам объясню, почему многие хотят умереть. Потому что в их сердце нет веры. Им не хватает любви и религии, они нуждаются в ласке и вере. Положим все это на весы и получим результат. Души чистилища! Кто в жизни не страдал? Кто много дней и даже месяцев не испытывал безысходного отчаяния? Возьмите, например, меня, когда умер мой Винченцино. Дай бог вам всем здоровья!
Дон Леопольдо Индзерра (ласково):
— Вы чуть было не перерезали себе горло ножницами.
Донна Джулия Капеццуто явно обескуражена.
— Да? Разве? Хорошо, допускаю. В Паллонетто издавна существовало правило… старинный обычай, который традиция повелела уважать. Но у меня не было такого намерения. Я голосила над телом покойного: «Муж мой, брат мой, я пойду вслед за тобой!» — и схватила ножницы, но про себя я думала: «Как бы не так! Этого никогда не будет!» А почему, как вы думаете, дон Вито? Выслушайте меня, пожалуйста. Разве я живу беспечно и спокойно? Нет, но я все-таки продолжаю жить, я не могу отнять у себя свою жизнь, ведь не я ее сотворила, не мне она принадлежит. Дон Вито, поймите меня. К этому вопросу надо подойти серьезно. Нас произвели на свет матери, они нас вскормили своим молоком… каждый год вырастает зерно, чтобы дать нам хлеб… дождь нас обмывает, а солнце сушит… Наш Неаполь по сто раз в день нас пинает и ласкает одной и той же рукой… Нет, убить себя невозможно, дон Вито, это было бы изменой и предательством!
Вокруг тишина. Какое небо, какое море! Мы разглядываем гладкий-гладкий песок на дне, только иногда он всколыхнется и мутит воду: это задремавшие рыбки переворачиваются на другой бок. На изъеденном временем фундаменте замка Кастель-дель-Ово растет волшебная трава, ночью является адмирал Караччиоло и нюхает ее, как влюбленные девушки нюхают мяту на своих подоконниках. Армандуччо Галеота вдруг бросает весла и восклицает:
— Что же это происходит? Вы хотите чужими руками жар загребать? Я тут натираю мозоли, а вы разглагольствуете о самоубийстве!
Он прав. Дон Фульвио бросается его подменить. Дон Леопольдо, зевая, спрашивает:
— Правда или нет, дон Вито, что одна американская синьора провела по радио лекцию, которая длилась пятьдесят три часа без перерыва?
Ночной сторож развязывает узелок с вяленой рыбой.
— Истинная правда.
Дон Фульвио Кардилло:
— Господи Иисусе! О чем же она говорила?
Какаче кивает в сторону донны Джулии.
— Я там не был, не знаю. В заключение она заявила: «Я собиралась сказать что-то важное, да забыла, что именно».