Золото под ногами
Шрифт:
– Ты даешь мне шанс, крысеныш? – ухмыльнулся Эмиль Умберто.
– Да. Продлишь свою жизнь на время схватки. К тому же, если победишь, проживешь еще несколько часов, пока тебя дотащат до виселицы.
– Хорошее предложение, особенно если мне удастся забрать на тот свет одну мерзкую крысу со звездой! – ощерился мексиканец.
Крамер оценивающе поглядел на противников.
Эмиль Умберто на две головы выше и в два раза тяжелее шерифа, но и Хопкинс производит сильное впечатление. Его тело словно сплетено из сучьев и веток, а вокруг туловища деревянные мышцы образуют сплошной непробиваемый каркас. Поигрывает шериф топором, разминает
Мексиканец тщательно вытер руки от крови, зачерпнул горсть пыли и растер ее в ладонях. Рукоять ножа вытер о рубашку убитого сообщника, взвесил клинок в руке, по-бычьи пригнул голову и враскачку двинулся к противнику.
Оба понимают свои преимущества и слабые места. Эмиль Умберто знает, что с ножом против топора не сдюжить, но на его стороне рост, вес и длинные руки. Топор с рукоятью в пятнадцать дюймов дает Хопкинсу серьезные преимущества, но если тяжелый мексиканец собьет с ног и навалится, считай крышка. Единственная ошибка будет стоить жизни.
Сверкает на солнце отточенный край широкого лезвия, матово отсвечивает тупой набалдашник со стороны обуха. Боится мексиканец набалдашника: один удар по руке, и ты безоружен. Страшен топор в ближнем бою, не случайно из обширного арсенала холодного оружия белых людей, индейцы полюбили именно короткий абордажный топор испанских пиратов и дали ему свое грозное имя – томагавк.
Бой ножа против топора скоротечен, длится до первой осечки. Руки-ноги береги! Промахнешься и жить тебе останется меньше секунды.
Противники сблизились, между ними не более пяти ярдов. Пригнувшись, напряженно пританцовывают по кругу, примеряясь к первому выпаду – битва нервов и хладнокровия. Хопкинс держит топор за рукоять в пяти дюймах от лезвия. Такая хватка оставляет рычаг для атаки и позволяет отбивать выпады противника. Вопреки ожиданиям мексиканца, шериф топором не размахивает, его движения экономны и точны. Он явно не торопится нападать, но ждет атаки Эмиля Умберто.
Сейчас дождешься, крысёныш!
Хэк! – выпускает воздух мексиканец и делает первый выпад. Велика дистанция, не достанет. Снова топтание по кругу. Четыре руки описывают в воздухе кривые восьмерки; движения нервны, прерывисты; отвлечь противника, обмануть ложным шагом, заставить ошибиться.
Зрители молча смотрят с четырех сторон.
Хы-а! снова выпад. Клак – отбивает топор лезвие ножа, и словно гадюка из виноградной лозы, шериф стремительно бросает свое тело вперед и чуть левее. Летит по дуге деревянный кулак на гибких сучьях, врезается справа в пышную физиономию Эмиля Умберто. Хрустит скуловая кость, на мгновение гаснет свет в глазах у мексиканца, но усмехается жирный боров: тебе, крысеныш, меня не свалить. Правда, правая сторона лица налилась свинцом и пульсирует. И с глазом что-то приключилось. Мутно все в глазу, вроде видит, а вроде и нет. Это чепуха, главное, руку под удар не подставить, не дать себя обезоружить.
Боится мексиканец, не сближается, но знает, что рано или поздно придется ему преодолеть те несколько дюймов, что дают фору топору противника.
Не торопится Хопкинс, время работает на жилистого легкого шерифа. Тяжел мексиканец, все-то две минуты траву на лугу вытаптывает, а уже пыхтит, хватает ртом воздух, как лосось на берегу, ноги переставляет медленно. А может быть, притворяется, бдительность
Чтобы понять намерения противника, надо смотреть ему в глаза. Будешь следить за ножом, прозеваешь удар. Нож только повторяет то, что секундой раньше было в глазах. Смотри в глаза, Хопкинс, лови момент, когда в южных креольских зрачках появится отчаянная решимость покончить с крысенышем.
Клак-клак – лезвие по топору; топор по лезвию – клак-клак. Это все разведка, это не настоящее, лови последний выпад. Смертельный.
Вот что-то сверкнуло в черных глазах Эмиля Умберто, чуть дальше отвел он руку для удара, чуть ниже присел на правую ногу, чуть замедлил движение, напрягая мышцы для решающего прыжка! Но мгновением раньше все это прочел Хопкинс в его глазах и на долю секунды опередил грузного мексиканца. Летит боевой топор мивоков в горло врагу. Ох, не отбить его мексиканцу, ибо рука занесена для удара. И увернуться не получится, готовил атаку и к обороне уже не перейти: ноги не так стоят, центр тяжести смещен. Видит мексиканец полет топора, все понимает, а поделать ничего не может. Разве что голову наклонить хоть немного, чтобы не в шею, чтобы не переломило кадык сверкающим лезвием. Врезается тяжелый топор стальной верхней кромкой в нижнюю губу, разбивает кожу, рвет мышцы, крошит зубы. Плюется мексиканец кровавой слюной и осколками зубов. Кашляет: подавился на вдохе собственными ошметками. Во рту соленая кровь мешается с мерзким вкусом железа и вытекает густым потоком, заливает сорочку на груди. А шериф по инерции проскакивает за спину и отвешивает издевательский пинок под зад своим сбитым сапогом, уничтожая достоинство джентльмена удачи.
Ах! Рассекает воздух клинок! Клак – отбивается топор, и тут же набалдашник бьет по колену сбоку: «Уууыыы!» ревет мексиканец. Правый глаз совсем заплыл, ничего не видит; левая нога отнялась, не стоит, не идет. Но рука все еще судорожно сжимает рукоятку ножа. Бешенство в глазах Эмиля Умберто. Ярость наполняет силой для последнего броска: задавлю, крысёныш!
Зрители расслабились, потешаются: очень уж забавно слышать, как мексиканец произносит оскорбительные эпитеты сквозь выбитые зубы. Как циклоп, с кровавой пеной у рта, озирает единственным оком Эмиль Умберто своих палачей. Кто ближе к нему, кто обиднее всех смеется?
Полуденное июньское солнце достигло зенита, пригрело пыльную землю. Запеклась, почернела свежая кровь на бычьих тушах и телах людей. Прав крючконосый, надо было грузить добычу и удирать. Да кто же знал, что все так скверно кончится?
Ведь не был сеньор Умберто злым человеком! Любил хмельные пирушки и веселых разбитных сеньорит из Мехико; нищим всегда подавал, не скупился; на церковь честно жертвовал десятину. Где же благодарность, где милосердие твое, святая дева Мария? Неужто позволишь отправить на бойню набожного христианина за десяток быков возомнившего о себе чужеземца?
В окружении врагов стоял, приклонив раздробленное колено, знаменитый на всю Мексику угонщик Эмиль Хоакин Гонсалес Умберто. Улыбались враги, отпускали скабрезные шутки и не было смысла просить пощады. Убийство, изнасилование и угон скота – вот три провинности, за которые тюремное заключение в Калифорнии не предусмотрено. Правда, три петли на шею не влезут, но и одной прихватят – не сорвешься.
– Вставай, мерзавец! – с презрительной улыбкой сказал Саттер и горделиво шагнул вперед, к поверженному грабителю, – Проиграна твоя битва. Сегодня же вечером сдохнешь на виселице.