Золото собирается крупицами
Шрифт:
— Агай, а откуда ты все знаешь? — осмелев, перебил его Загит.
— Откуда? От одного русского, он и грамоте меня научил. Бесплатно.
— И гроша не взял? Не может быть! — недоверчиво сказал Гайзулла. — Так только в сказке бывает! Это, наверно, не русский был, а какой-нибудь дух принял вид русского…
— Да нет, самый обыкновенный, нормальный человек, очень добрый, умный, настоящий революционер! — Хисматулла усмехнулся. — Просто он для бедняка души своей не пожалеет, для него все одинаковые — и башкир, и русский, и татарин, понял? У него отец знаешь кто? Очень богатый дворянин! Как ты думаешь, зачем ему было от
— И против своего отца пойдет? — испуган но спросил Загит.
— И против отца! — убежденно сказал Хисматулла. — Пошли, а то поздно уже, может, еще зайдет кто ко мне сегодня…
— А когда мы с прииска шли, навстречу много людей на лошадях проехало! — вдруг сказал Гайзулла. — Мы от них в лесу, в кустах, спрятались, они нас и не заметили!
— И муллу видели! — вставил Загит.
— Погоди, сам расскажу! — досадливо махнул рукой Гайзулла. — Я покамест старше тебя! Так вот, приклеивали мы листовку на ворота муллы, вдруг слышим — стонет кто-то. Смотрим — сам мулла под забором лежит, и кровь на щеке! Как крикнет на нас: Вон, вон, нечистый дух! — и сиганул в ворота.
— А он не видел, как вы клеили? — встревожено спросил Хисматулла.
— Не-ет, он за углом лежал, не у ворот!
Хисматулла задумался, помолчал немного.
— Все-таки книги те перепрячь в другое место, — наконец сказал он. — Вдруг обыск? Надо соблюдать осторожность… Многие знают, что ты часто у меня бываешь, можешь и на мой дом навести. Ну, у меня-то ничего нет, а у вас листовок больше не осталось?
— Немного еще осталось, — сознался Гайзулла. — Завтра раздам…
Дойдя до задворок, все трое простились и пошли в разные стороны.
10
Собравшиеся у новой шахты забойщики были молчаливы и угрюмы. То здесь, то там слышалось: «Дай огоньку», «Одолжи на затяжку». Люди сворачивали толстые, с большой палец, самокрутки, как бы желая накуриться на всю жизнь, густой черный дым самосада тяжело поднимался вверх и медленно рассеивался в воздухе Клетки то поднимались, то опускались вниз, но народу как будто не убавлялось, и даже не заметно было в толпе никакого особенного движения — будто все сговорились сегодня молчать и стоять неподвижно.
Наконец настала очередь Хисматуллы. Вместе с ним в клетку вошел Салимьян, работавший в соседнем забое. Как только клетка поползла вниз, он зажег лампу и сказал:
— Говорят, браток, с этого дня заработную плату вдвое уменьшают, не слыхал, верно или брешут?
— Верно, агай, я же тебе давно уже объяснял — теперь будут опять все уменьшать и уменьшать, а ты меня не слушал, — ответил Хисматулла. — Помнишь, рассердился еще, сказал: «Пустой разговор?»
— Ну так что ж, — смущенно оправдывался Салимьян. — Я ж человек темный, с меня и спросу нет… Да и лампы эти карбидные тогда ввели, правда, не всем достались, но я подумал, что уж раз лампы — там и крепления заменят, и вообще все к лучшему пойдет…
Он повернул винтик карбидной лампы, и вверх из форсунки вырвался длинный белый язычок пламени. Салимьян часто захлопал тяжелыми веками и вдруг не мигая уставился прямо в глаза Хисматулле:
— Что ж теперь-то делать? Научи, браток, уму-разуму! Вот и тот русский, каторжник, вид но, дело
Другие шахтеры, вошедшие вместе с ними, придвинулись поближе и внимательно прислушивались к разговору.
— Этот наш новый управляющий Накышев — хитрая бестия, как и все другие богачи и баи, — говорил Хисматулла. — Раздал нам десяток карбидных ламп, повысил на два месяца зарплату и думает, что купил нас! А чтобы и после двух месяцев не ушли, задаток вперед на пол года выдал, понятно?
— Верно, и мне дали задаток… А у меня лампа «слепая», по старинке… — загудели шахтеры.
Хисматулла поднял руку:
— Тише, товарищи, дайте договорить! Дело не только в заработной плате… Сами видите, в каком состоянии крепления, — вот-вот несчастье случится…
Выйдя из клетки, забойщики все еще продолжали говорить. Из других забоев к стволу спешили по штреку, увидев, что скопился народ, другие шахтеры. Приподнимаясь на носки, толкаясь, они стремились проникнуть на середину круга.
— Что там такое? — спросил высокий, одетый в старый камзол парень, стараясь через го ловы других увидеть происходящее.
— Еду раздают, — пошутил кто-то.
— Кто раздает? Братцы, и меня не забудь те! — засуетился парень и, работая локтями, стал ожесточенно продираться вперед. — Где моя до— ля?! У меня семья, братишки, мама, мне тоже оставьте!
Перед парнем расступились, шахта наполнилась гулкими волнами хохота.
— Встань и слушай, товарищ, — Хисматулла улыбнулся. — Здесь особая еда раздается, для души, всем хватит, и на твою долю тоже достанется, не волнуйся!
— А ну разойдись! — крикнул спустившийся с очередной партией десятник Ганс. — Что за сборище? По местам, по местам!
— Ты что, подслушивал? — спросил кто-то из темноты.
Ганс яростно размахивал новенькой карбидной лампой.
— Ну и что? — сказал Салимьян. — Иди, иди донеси, немчура, тебе как раз за это прибавку к жалованью дадут!
— Пусть только попробует! — один из забойщиков поднял кулак. — А ну, гад, скидавай одежду, поглядим, кто сильнее — немец или русский!
— Не надо, ребята, — спокойно сказал Хисматулла. — Зачем об такую гниль руки пачкать?
— Надо будет — всегда успеем! — поддержал Хисматуллу стоящий у него за плечом Михаил.
Немец отступил было, но, увидев, что никто не трогает его, снова замахал лампой:
— Эй, эй, работайт!
Шахтеры неторопливо разошлись. Хисматулла уже почти дошел до своего забоя, когда его догнал Михаил и хлопнул по плечу:
— В десять, в пяток забое!
Хисматулла кивнул головой.
Заброшенный старый забой в конце главного штрека давно уже превратился в место тайных сходок. Шахтеры могли не опасаться того, что сюда заглянет кто-нибудь чужой, — крепления здесь были настолько плохи, что десятник обходил его за десять шагов. Часто пятый забой называли «нашей комнатой» или, в шутку, «нашими апартаментами». Слово это рабочие подхватили у Михаила, и оно прочно закрепилось за этим местом. По всему забою валялись камни и полусгнившие чурбаки, по стенам струилась вода. Многие крепления забойщики поправили здесь сами, отвели воду к главному штреку, натащили старых ящиков, чтобы было на чем сидеть, но дышать в пятом забое было тяжело, и язычок пламени над карбидной лампой то и дело тускнел, принимая зловещий красноватый оттенок.