Золото. Назад в СССР 3
Шрифт:
Его тоже арестовали, привезли в Лефортово, лишили советского гражданства за действия, порочащие звание гражданина СССР, обвинили в измене Родине, а на следующий день выслали из Советского Союза.
Фантазия тем временем работает на полную катушку. Я уже вижу в уме, как послы совещаются, в какую страну мне предложить выезд. В Израиль точно не хочу, я же не еврей.
Мне могут предложить во Францию или в Нью-Йорк в США. Но я в интервью газетчикам буду объяснять, что я не хочу уезжать. Россия, СССР это моя страна. Пусть
Но в воображении мне не оставляют выбора, и мне приходится улетать из страны. После того, как два крепких агента летевших со мной по обеим сторонам, как вчера в черной Волге, только теперь они в светлых костюмах и черных очках, выведут в иностранном аэропорту, меня встретят иностранные журналисты и организуют пресс-конференцию.
Возможно, меня встречает даже сам Солженицын. И вот мы сидим с ним за столом с микрофонами и я отвечаю на вопросы. А в конце Солженицын говорит, что пока такие молодые люди, как я существует, то существует настоящая Россия.
Все мои мечты вдруг прерывали металлический скрежет и лязг отодвигающегося запора замка.
Пока дверь отпирается, в голове проносится куча версий: отпускают? ведут на допрос?
Очная ставка с машинисткой Мариной в ЭНИМСе — Экспериментальном научно-исследовательском институте металлорежущих станков на пятом Донском проезде, где я работал младшим научным сотрудником после окончания Московского станкоинструментального института?
На машинке этой девушки я тайно печатал по вечерам Архипелаг-Гулаг? Ведь Марину наверняка уже замели.
Но все не так.
В камеру входит майор в фуражке, представляется. майор Бухалов, какая зычная фамилия, нарочно не придумаешь и выглядит соответствующе. Заместитель начальника тюрьмы по какой-то части, я не расслышал.
Пришел посмотреть на молодую антисоветскую поросль. Говорит, что эти камеры видели настоящих врагов, а я, мол, так себе рыбешка.
Это даже звучит оскорбительно, как то рыбешка? Что значит рыбешка? Майор Бухалов вообще в курсе, что у меня Таймс, Лё Фигаро, Фашингтон Пост, интервью брать будут по приезд прямо в аэропорту.
Гнев к горлу подступил. Я по глупости чуть спорить с ним не начал, что никакая я не рыбешка, пока не поймал на себе его улыбающийся хитрый взгляд.
Не верь. Не бойся. Не проси. Такие же заповеди у Александра Исаевича в книге. На тот раз помогло. Нельзя верить ни одному слову майора. У них тут везде трюки психологические, подлые приемчики и манипуляции. Поэтому не верю.
Насчет не проси не получилось. Майор стал выяснять есть ли жалобы, просьбы. Я попросил книги и как не звучало бы глупо — соседа.
Он смерил меня взглядом с ног до головы. видно, моя просьба про соседа его в тупик поставила. Мне же казалось, что меня посадили в одиночку. Что просыпаться и засыпать одному до конца следствия еще та мука.
Я думал, что находится одному в этой ужасной мерзкой холодной камере невыносимо.
По правде говоря иногда в зоне, находясь в обществе людей, зачастую потерявших все людское, я мечтал вернуться в ту мою первую камеру и многое бы отдал, чтобы остаться там одному.
Книги мне принесли на следующий день, с соседом повезло меньше. Видимо, они посчитали, что это мое слабое место и я быстрее сломаюсь без человеческого общества.
Но, как ты уже понял, я быстро привык к одиночеству и даже ощущал себя вполне комфортно. Через пару месяцев я уже изучил все коридоры тюрьмы вдоль и поперек. Все правила и распорядок. И можно сказать, чувствовал себя «как дома».
Так как я перепечатывал для самиздата Архипелаг-Гулаг неоднократно, и многие места помнил наизусть, то я был вынужден признать, что тюремная система сильно изменилась в лучшую сторону со времен, когда в ней бывал Солженицын. Ну или он несколько приукрашивал, а точнее сгущал краски, описывая ужасы ГУЛАГа.
Можно было сказать, что жизнь моя была вполне сносна, к заключенным относились, как бы сказать правильно, относились в соответствии с их статусом подозреваемых.
Но меня ни разу не били, не лишали сна и вообще не пытали. Да, давление психологическое оказывалось постоянно. Очень по разному. Они хорошие психологи. Всегда начинали дружелюбно.
Сравнительно мягкое начало беседы со следователем может способствовать тому, что ты расслабишься, и у тебя появится надежда, что еще можно благополучно, сохранив порядочность и собственное достоинство, выбраться из той бездны дерма, в которое ты вляпался.
Мне следователь предъявил чужую перепечатку Доктора Живаго. А я отвечаю, что в первые раз вижу и понятия не имею, откуда эта книга.
Он доверительно беседовал кивал, водил вопросами, как опытный рыбак водит подцепленную рыбину, направление разговора. В конце концов соглашается, что я не имею никакого отношения к этой прекрасной…
Хотя нет, мы оба приходим к этому мнению — ужасной книге Пастернака.
Я правда так считаю, потому что она очень депрессивная, главный герой там соплежуй и тряпка. Единственный нормальный чувак в романе — это брат доктора, Евграф Живаго, который как мужик вечно спасает недотепу и размазню доктора Юру Живаго.
Опа. Ты не заметил, как почти подружился со следаком. Потом он так же по дружески достает Архипелаг-Гулаг. Ты на измене, нервничаешь, но вдруг замечаешь незнакомый шрифт.
Опять не твое. Ты не имеешь никакого отношения к этой истории. Веря в свою удачу, начинаешь, держась как можно естественней, излагать заранее разработанную версию.
Следователь поддакивает тебе, вы снова обсуждаете сюжет и характер главного героя. Он ничем не отличается от тысяч образованных людей, читавших эту книгу и ужасавшихся кошмарам того времени.