Золото. Назад в СССР 3
Шрифт:
Пока мы сидели вместе, я всего однажды был вызван на допрос и по его совету частично признал изготовление, точнее перепечатку литературы.
Меня не сразу смутило то, что первые две отсидки у него были по «обычным» уголовным статьям. Оба раза он сидел за хозяйственные, точнее финансовые махинации.
В первые раз за спекуляцию золотыми изделиями, во второй раз за валютные дела. Он убеждал, что им занимался КГБ, потому что купленная валюта оказалась в руках кого-то из тех, кто пытался сбежать за границу.
Сейчас же он был арестован
По его словам хотели ему пришить измену Родине и шпионаж в пользу Британии. Он довольно подробно рассказывал про старые дела.
Через какое-то время, мне начало казаться, что все его рассказы больше напоминают сюжеты каких-то дешевых детективов, нежели реальные дела.
Моя интуиция меня не обманула. Это был крах. Удар от которого я долго не мог оправиться. За время совместного пребывания я успел выболтать Райхельгаузу все подробности своего дела.
Выяснилось, что он, штопанный кондом, актеришко, какого-то подмосковного театра, которого действительно поймали на валютных махинациях с долларами для еврейских эмигрантов. Будучи стукачом КГБ он взялся «направлять» меня в нужное русло.
Узнал я это, когда следователь показал мне подробные рукописные отчеты о наших разговорах с Райхельгаузом, написанные моим соседом. Тогда же следователь рассказал мне о его профессии. В этот же день меня перевели обратно в первую камеру.
Я был готов сдохнуть от обиды, преданного доверия и дичайшей, можно сказать библейского масштаба, несправедливости. Так я познал второе правило «Не верь», после «не проси».
Мое психологическое состояние было настолько тяжелым, что на следующих допросах я признался во всем, что требовалось следователю, кроме информации о машинистке Марине, подписал абсолютно все протоколы допросов, не читая и не проверяя.
Следователь был очень доволен, я не знаю кем больше — мной или Райхельгаузом, но именно по этой причине он сначала заинтересовался Мариной, но потом заключил со мной джентльменское соглашение насчет неё.
Я думаю, что чувствовал, что он врал насчет того, что проверит ее, а потом тут же оставит в покое. Но мне нужна была хоть какая-то моральная опора для того, чтобы дальше жить.
Я таким образом убеждал себя в том, что спасаю хотя бы ее. Ведь к этому времени я дал показания на своих товарищей, которые были задействованы в самиздате и еще в кое-каких делах.
Потом от других фигурантов, уже на зоне я узнал, что он сделал Марину сексотом и своей любовницей. Скорее всего так и есть.
Очень удобно. Если ты следователь, то у тебя красивая девушка под боком, на крючке, которая сообщает о делах и новых поступлениях в самиздате. Это я ее со всеми познакомил, хотел показать, какой я крутой.
Но теперь ни о чем не жалею, потому что оказалось, что мои подельники и Марина сдали меня намного раньше, чем я их. Чуть ли не на следующий день после моего ареста. Так, что мы вроде квиты — в расчете.
—
— Там было еще кое-что.
Я помолчал, предоставив ему право самому выбирать отвечать или нет.
— Пообещай, что никому не расскажешь. Это личное. Касается только меня. Если про это узнают на зоне, то мне крышка.
Он смотрел на меня вопросительно.
— Обещаю. Ну только, если ты своим рассказом не подставишь меня. Поэтому подумай сначала.
— Не переживай, точно не подставлю. Вообщем, я очень люблю фантастику. Вся эта история с самиздатом больше из-за нее. Мне обещали дать перепечатывать книги Брэдбери, если я перепечатаю статьи из журнала «Посев». Мне журнал не нравился, его издавала организация НТС. В «Посеве» эмигранты, новые и старые, в том числе бывшие фашисты, статьи про СССР публикуют. Взялся потому что без этой работы фантастики было не видать, как своих ушей. Если в зоне узнают, забьют как фашиста. А я не фашист. Я за наших.
— Вот не пойму я тебя, Латкин. Как же ты за наших, если ты антисоветскую литературу добровольно распространял?
— Я против коммунистов и советского строя.
— И чем же тебе советский строй не нравится?
Он еще раз подозрительно посмотрел на меня, вспомнив про правило «не верь» и актера Райхельгауза.
— Эх, я и так много наговорил. Если продолжу, то еще на один срок наговорю.
— Да ты не бойся, я не стану на тебя стучать.
— Ну хорошо, во-первых, меня не устраивает то, что везде идеологическое засилье и цензура. Причем в тех вопросах, которые вполне можно было отпустить. Давление идеологии, которая не может ответить на вопросы.
— Тогда это не давление, а вакуум. Старая кончилась, ее мало кто воспринимает всерьез. Новой нет. Партбилет — уже не та ценность. Вернее, ценность для меньшинства. Что значит засилье?
— Ну это значит, что перебор с тупым навязыванием идеологии, понимаешь. В некоторых ВУЗах примерно четверть времени на первых двух курсах изучаются непрофильные, идеологизированные предметы. Марксистско-Ленинская теория История КПСС, Диамат. Про диамат загадку знаешь?
— Нет, расскажи.
— Ну у студента спрашивают: В чем различие между матом и диаматом? Он отвечает: Мат все знают, но притворяются, что не знают. Диамат никто не знает, но все притворяются, что знают. А в чем сходство? И то и другое является мощным оружием в руках пролетариата.
— Кхех, — я улыбнулся, а Латкин продолжил:
— При этом самое страшное в том, что эти захватившие власть идеологи были абсолютно безграмотны во всех вопросах, в том числе и в самой марксистской теории. А ты знаешь, что Маркс не очень то и жаловал царскую Россию?
Он посмотрел на меня испытующе. Я кивнул.
— Не любить Русскую монархию и Россию не одно и тоже, они с Энгельсом так «не любили» Россию, что начали в 1869 году учить русский язык. Допустим, идеология, что еще не нравится