Золотое дно (сборник)
Шрифт:
осока там вымахала по лошадиную холку. Тундра жила
торопливо, хмельно тянулась к солнцу, вся пестро и
зазывно облитая красками, и каждый лимонный венчик
белогора, каждый ершистый цветок дикого лука и ря
бой надутой хлопушки испускал свой особый запах и
расслабленно млел; но все это как-то само по себе гас
ло, подчиняясь смолистому дурманному настою багуль
ника, от которого шалеет и привычный человек. Воздух
стеклянно струился, и в этом
глинистые холмушки зыбились, расплывались и каза
лись неприступными горами.
Иван Павлович опьянел, его душа вдруг обрадо
ванно зазвенела и набухла, едва умещаясь в груди. Тя
пуев снял галстук и против обыкновения расстегнул на
рубашке верхнюю пуговку. «А и хорошо, что не встре
тили. Такое вот дело. Кинулись бы, повезли, а там
водка, пить давай... Воздух-то какой, милая родина, ни
грязи, ни копоти, это тебе не город. Да... вот какое
дело».
Думалось неясно, неотчетливо, и потому вскоре ра
дость померкла и затуманилась, ее перебило горчинкой
усталости и сухости. В душе ревниво и обидно тукало:
«Не могли лошадку послать. Не рядовой какой человек.
Гордость, можно сказать. Всей деревне имеет смысл по
гордиться, такое вот дело». Ботинки запылились, уже
выглядели дешевенькими и потасканными, никак не
дашь им прежней цены. От этих мыслей настроение и
вовсе омрачилось.
Тут песчаная колея нырнула в мелколесье, сразу
расползлась, заполнилась лужами, которые не успело
выпить нынешнее солнце, видно, днем раньше выпал
щедрый дождь, а по вымоинам с утра пробежал трак
тор-колесник и захлестал грязью придорожные кусты.
И, как ни оберегался Иван Павлович, он опачкал свет
ло-серые брючины и новый пиджак. А тут еще, распа
ленный влажной тенью березняка, почуяв человечий
ДУХ> гудящим столбом поднялся над головой комар, он
словно бы приклеился к Тяпуеву, вонзаясь в открытые
места, и оседал на велюровой шляпе и плечах серой
подвижной пеленой. Иван Павлович, обнажив распарен
ную лысину, пробовал отмахиваться шляпой, все более
закипая душой и уже ненавидя и обесцвеченное зной
7
станную безлюдную дорогу, и самого себя за эту вне
запную причуду: вышел на пенсию — и вдруг вздума
лось через тридцать лет отлучки махнуть на родину, где
из родни-то нынче один полузабытый троюродный
брат.
Тут из-за
длинных модных сапогах, переда которых походили на
водолазные башмаки, коротенькая юбочка откровенно
обнажала ноги. Тяпуев сразу признал девицу: в само
лете она сидела напротив, и ее округлые коленки на
зойливо лезли в глаза. Наивное бесстыдство попутчи
цы раздражало Ивана Павловича, и, чтобы сдержаться
и не одернуть девицу, пришлось всю дорогу моститься
косо, на одной половинке, отвернувшись к замытому
окну, под которым скучно тянулось ржавое приморское
болото.
Девчонка остановилась, постегивая себя прутиком; у
нее были широко поставленные голубые глаза, придав
ленные тяжелыми припухшими веками, мягко и без
вольно вылепленные губы и запутанная рыжеватая во-
лосня, раскиданная по плечам. Спутница оказалась вы
сокой и угловатой, и, чтобы казаться вровень, Тяпуев
невольно поспешил надеть велюровую шляпу и посиль
но подобрать вылившийся из ремня живот. Он даже по
пробовал улыбнуться, когда поровнялся с девчонкой и
встретил ее диковатый насмешливый взгляд.
— Чья будете?— спросил равнодушно, ради прили
чия, чтобы завязать разговор, и невольно отыскивая
знакомое, полузабытое в ее лице. Но, бог ты мой, разве
что тут вспомнишь, если столько лет минуло, уж кара
пузы, что без штанов летали, давно семьей обзавелись.
Никого и не признать из молодых. Время быстро летит,
не ухватишь.
— Селиверстовых... Мартына Коновича,— ответила
девчонка хрипловатым, неожиданно низким голосом. Тя
пуев вздрогнул и отвел глаза.
— Жив отец-то?
— Жив...
— А меня зовут Иван Павлович Тяпуев. Слыхали,
наверное?
Девчонка не ответила, нерешительно подернула пле
чиком.
8
добавил Тяпуев.— И совсем не слыхали?
Девчонка снова дрогнула плечиком и промолчала.
— Меня-то вы должны знать, такое вот дело,—
убежденно протянул Иван Павлович.— Я, бывало, заво
рачивал делами. К стихам меня потягивало, способность
имел... «Уж как наши-то отцы, они были молодцы. Р а
ботали по ночам, уважали богачам: им служили сорок
лет, а штанов дырявых нет; они своих детей морили, а
чужих детей кормили. Из своего-то хребта им настрои