Золотое дно (сборник)
Шрифт:
ГУ *• Тут и дорога вильнула к морю,, мелколесье отмах
нуло назад, и замоховевшие однобокие лиственницы ко
ряво потянулись подле берега. Потом и вовсе легла под
ноги тундра с черными головешками древних пней: вид
но, стоял когда-то поречный бор, но он пошел на рож
дение деревни, а на месте вековых лиственниц разросся
* п
о р г а — жидкий болотистый лес.
15
щом болотистый выгон, серые вешала с обрывками се
тей, крохотная жилка реки меж разбежистых берегов:
знать, было время отлива, няши * свинцово отблескива
ли на солнце и, подсыхая, змеились трещинами. Все это
уловил зорким взглядом Иван Павлович Тяпуев, сразу
подобрался телом, повязал галстук и обмахнул от пыли
светлый костюм.
«Родина, вот она, невзрачная, а волнует. Сколько
лет, сколько зим... Ну, здравствуй, прими блудного сы
на». Невольно защемило в груди, и стеклянно наплыла
слеза. «Ну что с вами, Иван Павлович, возьмите себя
в руки...»
На дальней холмушке, овеянной жарким струистым
воздухом, прорезалась церковка, чуть правее сгрудился
голубенький кладбищенский городок, а у поднож: я хол
ма длинной серой подковой, прижимаясь к излу*шне ре
ки, показалась вечная деревенька Вазица. Еще ниже
спустился Иван Павлович по песчаной набродистой до
роге, колея вильнула неожиданно, словно бы отвер
нулась от деревни, и тут что-то огромное и дышащее
ровно и накатисто ударило в глаза и ослепило. Это
море, Белое море стояло вроде бы выше головы и сли
валось с разомлевшим небом. И все это светилось и
куда-то утекало в безбрежность.
2
В такую вот душную погоду внезапно закипело море,
и волна захлестнулась на глинистые береговые скулы.
Рыбаки вытянули в гору семужьи тайники и побежали
в деревню: у темного моря нет никакого смысла сидеть
сложа руки, может, неделю и две будет гореть оно и
томить бездельем душу. Потому и поспешили домой,
сняли на банном полке телесную усталость, а после и
винцом хорошо разговелись, распробовали хмель.
А деревня томилась: порой накрывалась туманом,
протянутой руки не видать, и было похоже, что на буг
ре за деревенской церковью неожиданно запалили ху
лиганский большой костер-курник, накидали туда для
* Н я ш и — вязкий глинистый ил по берегу.
16
час
и ленивую смуту. Чайки понуро сидели на охлупнях,
просматривая песчаную длинную гриву, из-за которой
накатывалось море, собаки по-пустому ворчали, скаля
острые, зализанные ветром морды, и черный хряк никак
не находил себе места, пока не подрыл единственный
на деревне палисадник и не улегся в свежей земляной
норе головою на полдень.
Море горело и угрозливо раскачивало глубины, рож
дая постоянный хриплый гул: казалось, что в глинистые
осыпи, на которых поднялась деревня, бросают из ста
ринных пушек чугунные ядра. И под этот накатный мо
нотонный шум хорошо было сидеть в своей избе, гонять
чаи и вести душевную беседу; может, потому сейчас
во многих домах, пользуясь невольным рыбацким вы
ходном, вели гостевые застолья.
И в доме бывшего счетовода Мартына Коновича Пе-
тепбурга тоже праздник, правда, по другой причине:
дождался Мартын дочь свою, Гальку. Сидела она за
столом, прямая и худенькая, — уж лишнего мясца не
наросло на девке, — нога на острую коленку заброше
на, и выглядывает из расклешенной матросской штани
ны шоколадного цвета лодыжка. Все на Галю погляды
вали, и она, чувствуя любопытство родственников, слов
но бы вырастала из себя, ерошила рыжие букли, наче
санные на виски, и покачивала плечиком.
Гостьба как-то не заладилась, застолье вроде бы и
часто поднимало рюмки, но пьяных не было: хмель
не брал, и задор, когда вдруг кажешься бойчее всех и
красивей, отступал, — в общем, наступило такое рас
путье, что и грудь от еды спирает, но и к песням еще
не потягивает.
— Нынче, что парень, что девка, не поймешь, пока
не прощупаешь, — травил Гальку старший брат Герман
и сиял дубленым лицом, на котором все разместилось
крупно — и лоб, и тяжелые надбровья, и шишкастый
нос с длинными черными ноздрями, поросшими грубым
волосом, и твердые оперханные губы, только глаза бы
ли крохотные, табачного цвета.—Пока яе прощупаешь,
дак не поймешь,—травил сестру Герман.—Ну-ко, Гали
на, все ли при тебе?
17
глазах оживала тоскливая злость.
— Отвяжись от девки, чего пристал, — одернула Гер
мана жена и сразу боязливо оглянулась, мол, то ли
сказала она, и виноватая улыбка выступила на смутном