Золотое колечко на границе тьмы
Шрифт:
Ну и, как водится, охи-ахи, объяснения, упреки, а потом и смех сквозь слезы. А что было делать с оболтусом, выросшим под метр восемьдесят? Поставить в угол? Или, может быть, огреть шлангом от стиральной машины? Но у нас в ту пору машины еще не было…
После того приключения мы все трое к лодке, казалось бы, охладели. На следующий день мы даже поклялись "больше не связываться с этой чертовой посудиной". И держали клятву почти две недели…
Скоро наступила осень. Валерий, склонный к неожиданным увлечениям, вдруг решил, что нам надо заняться боксом.
– Перчаток же нет, – опасливо напомнил Юрий.
– Сами сошьем, из паруса. Там бязь плотная, почти как кожа… А будут перчатки, тогда уж потешимся вволю…
Перчатки получились неплохие, Валерий был мастер на все руки. Однако боксеров из нас не вышло. На первой же тренировке Валерий чересчур усердно двинул Юрку по. носу. Юрка надулся и отказался от дальнейших занятий. А вдвоем нам это дело показалось скучным.
На будущее лето нам было не до лодки: выпускные экзамены, вступительные экзамены… Так и получилось, что наша парусная плоскодонка и вечернее путешествие босиком по всей Тюмени сделались как бы последними воспоминаниями детства…
А в парусах я все-таки не разочаровался. Наглядное тому доказательство – отряд "Каравелла".
8
Конечно, всю эту историю я рассказал Олешеку не так подробно, как пишу здесь. Делал упор на смешные моменты. И Олешек смеялся заливисто, от души – откидывался на спинку и болтал в воздухе вскинутыми ногами (одна по-прежнему в носке на левую сторону). Мадам во сне отзывалась на этот смех недовольным "ф-ф-ф".
Отсмеявшись, Олешек на минутку притих и вдруг спросил:
– А вы к вашему папе в Бобёрск… ой, в Бобр… бруйск тоже на самолете летали?
– Нет, это ведь было почти двадцать лет назад. Тогда самолеты были… так сказать, не в моде. Поездом добирался, с пересадками… Потом уж, когда отец в Минске жил, случалось летать к нему.
Олешек смотрел серьезно, водил кончиком языка по пухлым губам. Вот-вот спросит: "А почему вы с папой жили так далеко друг от друга?" И придется сказать, что всякие бывают обстоятельства. Так, мол, получилось.
Он не спросил, деликатно опустил глаза. Потом поделился:
– А мы с мамой все время на самолете. Из Киева в Москву, а из нее – вот… Тоже к папе. —
– А что папа делает на Кубе?
Оказалось, что папа – инженер. Живет уже целый год в городе Лас-Вильясе и помогает кубинцам строить сахарные заводы. За это время папа очень соскучился по маме и Олешеку, и теперь они будут жить в Лас-Вильясе вместе. Там есть школа для советских ребят. "Для детей наших специалистов", – солидно сказал Олешек. Учатся эти дети отдельно от кубинских ребят, на своем русском языке, но играют все вместе. У этой общей компании есть собака. По-русски ее зовут Шарик, а по-кубински Чарик, потому что в испанском языке буква «ша» не выговаривается. А еще там есть великолепная автомобильная свалка, где мальчишки
Все это Олешкин папа написал сыну в письме, а мама, прочитав письмо, сказала, что надо ехать скорее. Потому что папа, судя по всему, отбился от рук и сам рассуждает, как мальчишка. Не исключено, что вместе с ребятами лазает по свалкам…
– С таким папой не пропадешь, – сказал я.
– Ага, – сказал Олешек.
– Наверно, вы вдвоем будете гулять босиком по Кубе.
– Может быть… Жалко, что не по Африке.
– Разве Куба хуже Африки? Там тоже пальмы, бананы. Тропики.
– Не в пальмах дело, – вздохнул Олешек. – Просто про Африку я думал очень давно, с самых детских пет. Когда первый раз стихи услышал
– Какие стихи?
– Ну, не знаете разве? Которые Корней Чуковский сочинил:
Вдоль по Африке гуляют, Фиги-финики срывают. Что за Африка! Чудо-Африка!..Итак, я оказался прав. В самом деле, увлечение Олешека не обошлось без Корнея Ивановича.
– Действительно, есть такие стихи, я их тоже в детстве любил… Но ведь можно и про Кубу придумать…
– Какие? – Он живо крутнулся в кресле, глаза заблестели.
– Ну, например, так…
Босиком прошелся я бы От Гаваны до Сантьяго. Если б только не ходил Вслед за мною крокодил…Выпалив эти моментально придуманные строчки, я съежился, сообразив, как они далеки от вершин поэзии.
Олешек отозвался снисходительно:
– Ничего… Но это ведь не знаменитые стихи. А те знаменитые, потому что их написал знаменитый писатель.
Во мне зашевелился восьмилетний Славка с улицы Герцена, и я отозвался тоном уязвленного второклассника:
– Да, я, конечно, не очень знаменитый, но в какой-то степени тоже писатель… И между прочим, у меня есть письмо Корнея Чуковского, в котором он хвалит одну из моих первых книжек.
– Ну-у?.. – осторожно выдохнул Олешек и слегка отодвинулся. И заново осмотрел меня своими золотисто-серыми глазами. – А можно посмотреть?
– Письмо? По оно же дома, среди бумаг…
– А книжку?
– Той книжки у меня тоже нет, она вышла семь лет назад. А другую могу показать…
Я встал и потянул с багажной сетки портфель, вызвав сонное неудовольствие Мадам. Достал книжку "Валькины друзья и паруса". Она оказалась для этого случая особенно подходящей, потому что в начале там была моя фотография. Причем не официальная, не со строгой и надутой физиономией, как это часто случается, а хорошая такая, веселая: я стою растрепанный, в распахнутой куртке и опираюсь о ствол могучего тополя. Это снял меня в шестьдесят восьмом году Саня Бабушкин, один из пятнадцатилетних капитанов "Каравеллы".