Золотое перо. Эти. короткая повесть и рассказ, фантастика

Сокольников Борис

10

Стояла черная ночь.

Она уже третьи сутки стучала по клавишам этого древнего "Ундервуда" и машина никак не хотела выдавать требуемую страницу. Это была не книга, а конспект мысли. Вероника бесилась от собственного бессилия.

– Не то! Не то!
– закричала она.

Она высчитала, что всего у нее осталось крови на пятьсот страниц. Она проклинала себя за то, что когда-то правила рукописи и писала черновики, растрачивая драгоценный материал. Она выдумала необыкновенный способ письма,

который заключался в том, что перо надо ставить строго на ребро и к тому-же вертикально, и тогда оно дает самую тонкую линию. Ее страницы были испещрены стенографическими значками.

Но часто она вообще ничего не писала.

Потянулись серые, тусклые дни.

Ее муж Cашка пропадал в забегаловках, охотничьих пансионатах и на вокзалах, пропивая необыкновенное богатство. Он уже давно ушел из армии, потому что заметил что некоторые генералы отдают ему честь как полковнику.

– Вот за что я люблю жену и уважаю!
– разглагольствовал он в пивнушке перед благодарной публикой, - За то, что она человек и женщина.

И его рука лезла в карман и вытаскивала очередную порцию не оскудевающих десяток.

Вероника не обращала на него внимания. Хорошо что хоть он не мешал ей работать. И только иногда возникали сложности, когда вдруг звонили из какого-то отделения милиции и просили удостоверить личность мужа. И через некоторое время его привозили в "Волге" или в синем "газике" и доставляли на дачу с великими почестями.

И когда он стоял перед ней в отглаженном и выправленном его командой костюме, в ондатровой дубленке и собольей шапке, покачиваясь на носках ботинок, которые только его и выдавали, будучи начищенными лишь на носах до необыкновенного блеска, она только спрашивала:

– Ну что тебе нужно, Саша?

– Машину где-то потерял, оставил в каком-то дворе, пока ее еще надут. Куплю себе пока другую, новую.

И неторопливыми шагами он шел в буфет, открывал там какие-то ящики и набивал себе карманы деньгами.

– Перестань пить, Саша. Помнишь, что ты мне обещал?

– Ага, перестану, - отвечал он, моргая глазами как "жигуль" перед красным светом светофора.

Так шли дни, и каждый день был похож на следующий.

" С петухом, что ли, по комнатам походить как Наташа Ростова?
– спрашивала она себя."

Но творчество мощно ударило ее крылом. И канули в туман сомнения, когда коснулось перо бумаги и загорелась строка.

И чем сильней разгоралось ее творчество, тем тяжелей и сумрачней становилась она сама. Уже и муж Сашка сбежал от нее, не выдержав такого напряжения.

Она стала пить, стремясь затушить хоть на минуту сжигавшие ее противоречия и сомнения.

И уже сама стала замечать за собой что-то странное.

Зато чем больше она становилась карга, тем больше нравилась мужчинам. Замертво падали супермены в норковых "москвичках", узрев гениальную женщину, как замертво падает какой-нибудь милиционер, вмиг утратив почву под ногами, узрев неожиданно перед собой высшее начальство. И мужественно и сильно острили они, напрягая необыкновенно ум в обществе всеизвестного человека. И надо было видеть, с каким проникновенным чувством, и как просто, откинув в руке журнал с

ее стихами, член какого-то научного общества и депутат Моссовета, имевший жену киноактрису и "жигу" новейшей модели, читал ей ей в вечерней электричке ее стихи:

– Опять журнальные полотна

Залепят мне глаза и окна.

Опять бездарные тупицы

Мне обсюсюкают сраницы.

Не заморить долбежкам мира

Мою волхвующую лиру.

Останутся от этой дряни

Одни листки воспоминаний...

И долго, долго потом, идя по снежной тропинке под зимними звездами, вспоминал и анализировал каждое случайное слово, брошенное его попутчицей. И глядя вечером в потолок, лежа с полупотушенной сигаретой, вновь вспоминал пережитое ощущение, как маленький мальчик, впервые попав в цирк, долго потом вспоминает боевого индийского слона. " Да, - говорил он себе, - бывают в жизни необыкновенные встречи.
– Надо постараться сохранить память о этих минутах навсегда, надолго."

Все больше она худела, высыхала, и только ее глаза светились необыкновенным огнем.

В октябре неожиданно умер сумасшедший художник с первого этажа, будучи задавлен разворачивавшейся продуктовой машиной прямо во дворе своего дома.

И тут вспомнили о нем. Вспомнила вся страна. Когда вскрыли его келью, в ней среди рухляди и памятных вещичек. дорогих ему с детства, посреди комнаты неожиданно обнаружили неизвестный шедевр мастера.

Прямоугольная картина, сияя лаковой поверхностью, поражала светом. Выполненная в чистых, ясных тонах, яркой влажной палитрой, она была построена на сочетаниях, на оттенках белого и красного цветов. Кое-где ее пронизывали сине-фиолетовые тона. Она звучала как оркестр.

Тут ясно было видно, что искусство живописи это только цвет и цвет, и что к ней нельзя подходить литературно.

В основе полотна лежала реалистическая тема, но вдруг художник разбил ее, бросив на недописанное и незаконченное полотно несколько десятков как будто случайных мазков, как будто движимый высшей силой.

И старый друг, не раз помогавший спившемуся товарищу десяткой, которого тот даже постеснялся привести в свое убогое последнее жилище, вспомнил, что всегда эта картина была у художника, заштопанная в полотно.

– Ах, вот что ты скрывал, старый черт, хитрая бестия!
– повторял осиротевший товарищ, блестя повлажневшими глазами. И видно было, какую глубокую гордость он испытывает за своего погибшего друга, глядя на толпы любителей, прослышавших и пришедших взглянуть на полотно.

И тут же вдруг объявилась дочь маэстро, проживавшая на даче в пригороде Москвы, и немедленно изолировала квартиру от неуместных посещений.

И объявился покупатель полотна, предъявивший свидетелей, что оно было продано ему владельцем. Хотя суд и признал права этого ходатая, все же ему пришлось выплатить два с половиной миллиона долларов, и надо было видеть с какой любовью и радостью американец укладывал в машину обернутое в бязь полотно... Скрипнула машина милицейского наряда и картину увезли на аэродром.