Золотое руно (сборник)
Шрифт:
– Итак, – сказала Карен, – почему бы тебе теперь не заказать пиццу? Попробуй позвонить в «Папа Луиджи». Последние несколько лет я не могла есть пиццу, но люди их хвалили.
– Телефон, – сказал Тайлер в пространство, – звонить; «Папа Луиджи».
Телефон подчинился, и Тайлер сделал заказ.
Я снова присел, в этот раз на деревянный стул с прямой спинкой, который мне в старом теле показался бы неудобным. Мы немного поговорили. У Тайлера было много вопросов по поводу мнемосканирования, и Карен на них отвечала.
Пиццу должны были доставить
Она выглядела сказочно, но…
Но совершенно не пахла. Обонятельные сенсоры, которыми меня снабдили, были настроены исключительно на задачи, связанные с безопасностью: запахи протекающего газа, горящего дерева… Мясо, лук, томатный соус, тёплое тесто основы – ничто из этого для меня не пахло.
Но не для Тайлера. Я уверен, что он не собирался нас дразнить, но я видел, как он сделал глубочайший вдох, вбирая в себя эти восхитительные ароматы – а в том, что они восхитительны, я был абсолютно уверен. На его лице отразилось предвкушение, а потом он вцепился в ломтик зубами, и его лицо исказила гримаса, говорящая о том, что он обжёг себе нёбо.
– Ну как? – спросил я.
– Ммммффф… – Он сделал паузу, чтобы проглотить. – Весьма неплохо.
Это была отрада для желудка – но, с другой стороны, при наличии легкодоступных средств для растворения артериальных бляшек, и других, предотвращающих накопление жира, это не было каким-то запредельным чревоугодием… для него. Для меня же это было нечто, утраченное навсегда.
Хотя нет, не навсегда. Сугияма сказал, что эта модель тела – последний писк лишь сегодняшних технологий. Его можно неограниченно совершенствовать. Со временем…
Когда-нибудь…
Я смотрел, как Тайлер ест.
Когда Тайлер ушёл, мы с Карен сели рядышком на диване в гостиной.
– Ну, что ты думаешь о Тайлере? – спросила Карен.
– Я ему не понравился, – ответил я.
– Какому же ребёнку нравится мужчина, с которым встречается его мать.
– Полагаю, так, но… – я замолчал, но потом продолжил: – Нет, мне не на что жаловаться. По крайней мере, он более склонен примириться с твоим мнемосканом, чем моя мать с моим – да и друзья тоже.
Она спросила, что я имею в виду, и я рассказал о своём катастрофическом
– На самом деле неважно, что думает твоя мать.
И я огрызнулся:
– Ещё как важно. Ты можешь себе представить, как это для неё трудно? Она выносила меня. Родила. Кормила грудью. Только всё это она делала не для этого меня.
– Я и сама мать, – сказала Карен, – и я делала всё это для Тайлера.
– Нет, не ты, – ответил я. – Другая Карен это делала.
– Ну, да, чисто технически, но…
– Не «чисто технически». Это не мелкое буквоедство. Как же я устал от всего этого – от того, что на меня всё время пялятся, что относятся как к какой-то вещи . И, возможно, они правы. Чёрт возьми, даже моя собака меня не признала.
– Твоя собака ничего не понимает; на то она и собака. А твоя мать и твои друзья неправы. Они просто глупцы.
– Они не глупцы. Не называй их так.
– Ну, их отношение к тебе несомненно глупое. Я так понимаю, все эти люди моложе меня. Если уж я смогла уложить это у себя в голове, то они-то всяко должны были, так что…
– Почему? Потому что ты так говоришь? – М-да, у меня и вправду было отвратное настроение. – Потому что великая писательница написала бы для этой истории счастливый конец?
Карен отпустила мою руку и после небольшой паузы сказала:
– Нет, не поэтому. А потому, что люди должны быть более понимающими. Подумай, к примеру, о том, сколько мы потратили денег. Если бы они…
– Какая разница, сколько это стоило? Ты не можешь деньгами заставить других признать тебя.
– Нет, конечно, не можешь, но…
– И ты не можешь заставить людей думать о тебе то, чего тебе хочется, чтобы они о тебе думали.
Я был уверен, что Карен начинает злиться, хотя обычные физиологические признаки – покраснение лица, изменение тембра голоса – отсутствовали.
– Ты не прав, – сказала он. – Мы имеем право на…
– Мы ни на что не имеем права, – перебил я. – Мы можем надеяться , но мы не можем требовать.
– Нет, можем. Если…
– Ты выдаёшь желаемое за действительное, – сказал я.
– Нет, чёрт побери! – Она скрестила руки на груди. – Это наше право , и мы должны заставить остальных это увидеть.
– Размечталась, – сказал я.
И вот теперь её лицо и правда исказилось,а слова стали отрывистыми.
– Это не мечты. Мы должны твёрдо на этом стоять.
Я уже тоже начал горячиться.
– Я не… – начал я говорить и оборвал себя. Я чувствовал неимоверное волнение, как всегда во время спора. Отведя глаза, я сказал: – Ладно.