Золотое руно (сборник)

Сойер Роберт Джеймс

– К великому вашему изумлению и восторгу, после трехлетнего отсутствия я очутился у вас кабинете, переодетый и загримированный, – если не ошибаюсь, изображал тогда малоимущего библиофила. И вскоре вы получили свежие материалы для хроник, и прежде всего – дело с участием печально известного полковника Себастьяна Морана и графа Рональда Адэра.

– Да, – кивнул я. – Ваше нежданное возвращение потрясло меня до глубины души.

– А давайте-ка, Ватсон, обдумаем случившееся четвертого мая тысяча восемьсот девяносто первого года на Рейхенбахском водопаде. Вы, лично побывав на месте происшествия, получили доказательства гибели вашего покорного слуги, и вдобавок кромку того обрыва

потом тщательно исследовали многочисленные специалисты – об этом вы тоже упомянули в «Последнем деле». Вывод был единодушен: мы с Мориарти расстались с жизнью на дне пропасти.

– И тем не менее вывод оказался ошибочным.

Холмс расплылся в хитрой улыбке.

– Нет, дорогой мой Ватсон. Он оказался неприемлемым… для ваших преданных читателей. Вот где кроется корень всех проблем. Давайте-ка вспомним кота Шрёдингера в глухом ящике. Мы с Мориарти как будто проделали одно и то же: дошли по тропинке до тупика и оставили на влажной почве следы. Из той ситуации у меня было лишь два выхода: либо выжить, либо умереть. До тех пор, пока кто-нибудь не увидел, как я возвращаюсь по дорожке, итог поединка оставался неизвестным. Я одновременно был и живым и мертвым, то есть представлял собой набор вероятностей. Когда же на месте события появились вы, этот набор вероятностей сократился до одного реального факта. Вы не увидели следов в обратном направлении, а это означало, что мы с Мориарти боролись, пока не сорвались и не рухнули в ледяную стремнину. Засвидетельствовав результаты схватки, вы исключили вторую альтернативу, вынудили событие прийти к единственному результату. Мой добрый друг, вы тем самым убили меня, я это говорю в самом прямом смысле.

У меня заколотилось сердце.

– Помилуйте, Холмс! Ничто в жизни не сделало меня счастливее, чем известие о вашем спасении.

– В этом, Ватсон, я нисколько не сомневаюсь, но тогда, четвертого мая, вы могли увидеть либо один результат, либо другой. Не оба одновременно. А увидев, вы сообщили о своих выводах. Сначала швейцарской полиции, потом репортеру из «Журналь де Женев», и, наконец, изложили подробный отчет на страницах «Стрэнда».

Я кивнул.

– Но Шрёдингер не учел кое-чего, когда задумывал свой эксперимент. Предположим, мы вскрыли ящик и обнаружили, что бедный кот испустил дух, и вы через некоторое время рассказали о том соседу, однако сосед наотрез отказывается верить: кот жив, и все тут! Что произойдет, если вы вернетесь и снова заглянете в ящик?

– Разумеется, увижу мертвого кота.

– Допустим. Но что, если тысячи, да что там, миллионы откажутся верить первому очевидцу? Что, если откажутся принимать его доказательства? А, Ватсон? Что тогда?

– Гм… Не знаю.

– Одним своим упрямством они переформируют реальность, вот что тогда случится, мой друг. Истина окажется подменена вымыслом. Они оживят кота. Паче того, они попытаются уверовать, что кот вовсе и не умирал.

– А дальше?

– А дальше мир, который прежде зиждился на твердой реальности, перейдет в состояние нерешенности, неопределенности; он «поплывет». Вы первый очевидец события на Рейхенбахском водопаде, ваше наблюдение должно было стать прецедентом. Но легендарная строптивость рода человеческого сыграла свою роль. Ватсон, это тупое упрямство, это нежелание верить в элементарное превратило наш мир в волновой фронт нереализованных вероятностей. Мы существуем в вероятностном потоке… весь мир существует в этом потоке, а по какой причине? Да из-за конфликта между тем наблюдением, которое было сделано вами, очевидцем, на Рейхенбахском водопаде, и тем, которое устроило бы мир.

– Холмс, все это слишком фантастично.

– Отбросьте

все невозможное; то, что останется, – и будет ответом, каким бы невероятным он ни казался. Этот постулат подводит нас к задаче, которую задал здешний аватар моего брата Майкрофта. То бишь к парадоксу Ферми. Где инопланетные существа?

– Хотите сказать, что вы разгадали головоломку?

– Да, Ватсон, я ее разгадал. Дело в способе поиска этих инопланетян, которым пользуется человечество.

– Беспроводная связь? Попытки подслушать чужую болтовню в эфире?

– Совершенно верно! А теперь ответьте, Ватсон: когда я воскрес из мертвых?

– В апреле тысяча восемьсот девяносто четвертого.

– А в котором году тот талантливый итальянец, Гульельмо Маркони, изобрел беспроволочный телеграф?

– Не вспомню, хоть убейте.

– В тысяча восемьсот девяносто пятом, мой дорогой Ватсон. Уже через год! И все то время, пока человечество пользуется радио, наш мир представляет собой нерешенную загадку! Неослабевающий волновой фронт вероятностей!

– К чему вы клоните, Холмс?

– А к тому, Ватсон, что инопланетяне здесь. Это не мы их найти не можем, а они потеряли. Наш мир взаимодействует с остальной вселенной асинхронно. Вы и ваши читатели, не сумев принять горькую правду, сами себя сделали потенциальными, вместо того чтобы быть реальными.

Я никогда не подозревал своего компаньона в недостатке самомнения, но на этот раз он явно хватил через край.

– Холмс, вы намекаете, что своей нереалистичностью мир обязан вашей персональной судьбе?

– Конечно же! Ваши читатели не позволили мне улететь на дно пропасти, пусть даже ценой своей гибели я добился того, чего желал больше всего на свете, а именно уничтожения Мориарти. В этом безумном мире наблюдатель утратил контроль над наблюдаемым! Если до того нелепого воскрешения, упомянутого вами в рассказе «Пустой дом», мое существование имело под собой какую-то почву, то этой почвой была логика! Рациональность! Приверженность фактам, доступным для анализа! Но от всего этого человечество отказалось. Наш мир сошел с пути, Ватсон. В результате мы отгорожены невидимой стеной от цивилизаций, существующих где-то еще. Вот вы говорите, в мое отсутствие вас завалили требованиями читатели, но если бы они на самом деле понимали меня, понимали бы, что собой представляет моя жизнь, то знали бы: единственной достойной данью моей памяти могло быть только принятие случившегося. Оставить меня мертвым – вот он, единственно правильный ответ.

Майкрофт отправил нас в прошлое, но не в 1899-й, из которого забрал, – Холмс изъявил желание перенестись на восемь лет раньше, в май 1891-го. Разумеется, тогда еще жили другие мы, более молодые, но Майкрофт переместил их в будущее; там они проведут остаток своих дней в реконструированной по нашим с Холмсом воспоминаниям обстановке. И хотя мы теперь были на восемь лет старше тех джентльменов, которые тогда сбежали в горы от Мориарти, в Швейцарии у нас не было знакомых, и возрастные изменения на наших лицах остались незамеченными.

В третий раз мне пришлось пережить рот роковой день на Рейхенбахском водопаде. И этот третий раз был похож на первый и не похож на второй. Все происходило по-настоящему.

Вот показался мальчишка-посыльный, и мое сердце неистово заколотилось. Повернувшись к Холмсу, я проговорил:

– В этот раз я не смогу вас оставить.

– Сможете, Ватсон. Вы еще ни разу меня не подвели. Сыграете свою роль до конца и сегодня, я уверен. – Он помолчал немного, а когда снова заговорил, в голосе появилась грусть. – Я способен выявлять факты, но менять их мне не по силам.