Золотое солнце
Шрифт:
Последний ко мне в палатку одетым заходит.
— Чего ждешь?
Скинул тряпки... То есть скинула. Баба. Баба! Да сядь ты на мель! Точно, баба.
Высокая, кряжистая, настоящая бочка на коротких ножках. Лет тридцать. Руки как бревна, среднего мужчину одним ударом собьет с ног. Кожа белая, загар ее не взял. Местные, имперцы, смуглые, а эту белянку, Аххаш, солнцем едва-едва подпекло. Волосы рыжие, короткие, каким-то ножом неровно откромсаны.
— Как тебя... Имя?
— Эарлин.
А голос высокий, звонкий женский голос. Почти ому- жела баба, только сиськи остались да голос. Голос, голос, голос... Как у Фалеш.
Эарлин... имени
— Я талтиу.
Этих не знаю. Ладно. По-имперски говорит как-то... коряво, что ли... Глаза мои ощупывали ее тело. Какое тело! Нет, я не почуял желания. В иное время положил бы ее под себя. Из-за голоса. Да и... нравились мне бабы крепкие, как кочерыжки. А сейчас, Аххаш... Моя Ланин прочнее любой двери запирает тот дом, где раньше гостили женщины. Нет, не в том дело. Живот, груди, плечи, бедра и шея все в шрамах у нее. Эту плоть рвали когтями, дырявили зубами, метили железом... Сколько боли ей досталось!
Я встал и обошел Эарлин кругом. Она смутилась, опустила глаза.
Сколько же боли! Сколько, сколько! Я никогда не видел такого. Аххаш Маггот! Я много что видел, и в моем мясе дырок хватает. Вот уж никогда не хотел их получать, да выбора не было. Но такое... Никогда.
Вопросы свои я оставил при себе. Прежде надо с делом разобраться. Не то чтобы баб никогда под значок не ставили... У лунных вообще бабы верховодят, у имланцев я тоже видел, даже на корабли их пускают... Здесь, говорят, изредка бывало... Только вот мне ни разу не приходилось работать с ними в одной ватаге.
— Одевайся.
Она собрала тряпки с земли.
— Раньше где служила?
— Нигде. Я на земле работала.
— Думаешь, годна в солдаты? Почему?
— Меч знаю. Копье знаю. Из лука бить умею. На коне скакать по-мужски. С топором управляюсь.
Когда она оделась, смотрю, вроде бы лицо мне знакомо. Снасть камбалья! Ну, точно. У подземных видел ее. Сидела, молчала, лицо угрюмое. Она была с тем самым прыщом, молодым и худосочным, который полез из тамошних гусаков перья дергать. Рыжий, как она. Брат?
— Срать как будешь? В общей-то куче.
— Разберусь.
Взяли мы мечи, я велел ей напасть. Так. Теперь защищаться. Так. Лучше чем средне, хуже, чем хорошо. Десятника позвал. Как она, мол? Прочих не плоше? Десятник: она? Что, баба? У! Как это он за столько дней не приметил?
Ну, понятно. Отпустил десятника.
— Гожусь я? — спрашивает.
— Где научилась железом орудовать?
— Я выступала в цирке. Как гладиатор.
Давно меня так не удивляли. Снасть камбалья, наверное, даже на лицо удивление выскочило.
— Шрамы...
— Да.
— За деньги?
— Нет.
— Бывают еще, потроха карасьи, случаи, когда людям очень надо выжить...
— Нет.
— Ты годна в солдаты, Эарлин. Я хочу знать, кто у меня тут, в отряде. Но ты, видать, молчунья. Вольна не рассказывать. Тебе не за это денарии платят.
— Я думала, ты знаешь, брат...
— Ты... — И тут я осекся.
Брат! Они друг друга называют братьями и сестрами, да, помню. Но я-то... Брат! Или есть что-то такое, поважнее всех подземных обычаев, и тогда я все-таки брат для Эарлин? Брат! Милькар, брат по крови, предал меня. Гилярус, брат по... не знаю чему... по войне, которую надо выиграть, обошелся со мной лучше родного. Брат! Брат! Брат! Или
Я не хотел ее обманывать. Дыры в ее теле заслуживают уважения.
— Я был в подземном святилище всего один раз. И мне это дерьмо не понравилось.
Улыбается.
— Они как дети. Слышали кое-что о Нем, путаное и невразумительное. Не пойми чего наслушались. Путаники! Напридумывали обрядов, кто во что горазд. Дурь и блажь. Точно, как у детей. Но души у них добрые, хорошие души. Вот, завели себе начальников, а начальники — спесивые дураки. Вроде петухов на насесте.
— Ты говоришь «Он». А кто — «Он»? Тот, кто привел меня сюда, не имеет имени. Или это я его имени не знаю?
— Его называют по-разному, брат. Иногда — Творец. Иногда — Единый. Иногда — Спаситель. Но чаще всего просто — Бог. Еще... Я иногда его зову, когда молюсь, Избавителем... Он утешил меня...
— А я — Невидимым Бойцом...
— Моего брата помял медведь. Приходили великие учителя из священной рощи и сказали: умрет, не спасти. Приходила знахарка. Тоже говорит, не жилец. Я молилась, я просила его: спаси, спаси, пожалуйста! Ни одной молитвы я не помню слово в слово. Плакала-плакала. Спаси, Его просила, избавь меня от горя. И Он утешил. Кости у брата стали срастаться сами собой. Теперь жив-живехонек.
Я вывел Эарлин из палатки, вывел из лагеря. Лишние уши. Сердце у меня колотилось. Один корабельный мастер из Красных Чаек говорил как-то: мол, у него сердце одним способом стучит, рыбья моча, когда чует шторм. И по-другому, когда добрый ветер. Ну! Что? Буря или благодать? Первая весточка от Него. Кто Ты? Чего Ты хочешь от меня и моей Лозы? Ее губами скажи, ее языком. Скажи!
Давай, женщина, рассказывай. Откуда ты знала, что можно обратиться к нему и попросить помощи? Рассказывай подробно. Не торопись. Он видит, я готов слушать.
— К нам в деревню приходил Его ученик по имени Элат... — начала Эарлин. — У Элата было много историй.
— Ученик Бога? Разве у богов есть ученики?
Она поглядела чуть сердито, мол, нечего меня перебивать. Потом опять заулыбалась.
— У богов учеников нет, квестор Малабарка. Потому что нет богов. А у Бога может быть кто угодно и что угодно. Точно тебе говорю. Я так чувствую.
— Продолжай.
— Вот, ученик рассказал: десять лет назад или пятнадцать, не помню уже, ходил по деревням человек. Лечил больных, кормил голодных, говорил, что всех любит и всем бы надо любить друг друга. Обычаи нарушал. Еще говорил: минет время, и люди будут прощены, утешены, счастливы. Все, кто поверит и полюбит. С мудрейшими учителями спорил и всегда их побивал. Еще о нем говорили, будто бы Он — сын рекса и сам реке всего на свете, а выше Его только отец. А Отец Его видел в людях непутевость, это уж и впрямь есть... Вот и отправил сына: принести им слово. Такое слово, чтоб аж сияло. А сын пошел учить сначала в деревни, а потом в Лезию, столицу провинции Виллиу, нашей земли. И там сказал Отцу: меня там, наверное, убьют. Никто не знает, что Ему ответили. Может, Отец сказал: увидят, что ты делаешь, вспомнят твои слова, хождения твои вспомнят и исправятся. А может, иначе сказал: собой их долги оплатишь. А может, иное было сказано. Сын научил учеников так же говорить, как Он сам. Ученик, который у нас был, очень хороший человек. Потом Он учил еще немного в столице провинции. А после Его мучительски казнили.