Золотой характер

Кассиль Лев Абрамович

А я бы не пасовал! Мало ли, что его Трофим выручил! Да он и меня спасал… В сорок втором году, при отступлении, как настигли нас самолеты да как шарахнули бомбами — я копырнулся без памяти. Лиходед меня, контуженного, до самой Кубани нес. Кабы не он, была б Степану Кравцу вечная память. Ну, а что же из того следует? Благодарен я ему по гроб жизни, и чарочку я ему всегда, пожалуй, налью за спасение души. Но чтоб подчиняться? Да ему подчинись — он тебя и командирует к коммунизму походным порядком, с полной выкладкой, и перекурить не даст!

Был коммунар — таким и сохраняется, хоть ты его под стекло клади! Когда коммуны на артельный устав переходили, знаешь, как он расстроился! В Москву

ездил, добивался: «Оставьте хоть десяток коммун для пробы». А вернулся — усадьбы не взял. Жинка-то у него под пару — из делегаток. Волосы седые, а она знай их в кружок стрижет и красным платком повязывается. Так и прожили без усадьбы. Из принципа! И на людей так смотрят. Это им нож острый, если коммунист насчет своего хозяйства нажимает. Лишнюю свинью купишь либо яблоки двинешь на дальний рынок — уже Лиходед косится: как, мол, Степан, не заплываешь салом? Устаревшие люди!

Этой весной поехал я в Ростов за резиной. И он пристроился — вроде бы по своим делам. Ну, думаю, веселей будет — компания есть. Повеселился! Начисто он мне расстроил свадьбу. Только я пристроюсь до клиента с резиной, а Лиходед к нему приступается: «Где взял покрышки? У кого украл?». Распугал мою клиентуру, а одного нашего знакомца в милицию отвел. «Погоди, говорю, Трофим Иванович, я же функцию свою не исполню». — «А ты, — пытает, — Ленина читал?» — «Та при чем тут чтение? То ж, как бы сказать, теория, а нам же практически надо достать резину — машины стоят». — «Нет, все-таки? Читал?» — «Не читал, говорю, Трофим Иванович, а изучал. Пять лет в кружок ходил, учили про «друзей народа». — «Оно, говорит, и видно, что на «друзьях» пошабашили». Всю дорогу он мне мораль читал, а дома Челомбитько добавил: не заплатил суточных! «Знай, говорит, «друг народа», кого в попутчики брать!..»

Но то пустое — суточные… Сам-то Челомбитько тыщами пострадал — вот кого жаль!

ЗИЛ приглянулся нам прошлым летом, и загорелась у Антона душа! Бывает же: мужик самостоятельный, хозяин, а дай ему цацку! Но почему же и не дать, скажи пожалуйста? Что для нас, миллионеров, сорок тысяч? Или он не заслужил? Да ты б поглядел, как он служит! Сам Лиходед — да-да, Лиходед! — знаешь, как его перед районом расписывал? Случилось тут у нас поветрие — ставить председателями одних дипломных агрономов. Антона и хотели потеснить. Как тут Лиходед взвился! Ишь, мол, что задумали — такими людьми бросаться! Райкомовцы ушам и глазам не верят: «Да ты ли это говоришь, товарищ Лиходед? Ты же Челомбитьку напропалую ругал». — «А то наше внутреннее дело!» — «Да он же загибает!» — «А вы хотели, чтоб в колхозах одни чистые ангелы служили? Чтоб ангелы, да еще одной масти, с одной колодки? Да у всякого-то человека свой нрав! На то мы и живем в станицах, на то и поставлены, чтобы этих разнонравных да разномастных по одной дорожке вести, не давать им в сторону уклоняться. А ка-ак же! Загибает? На его загибы у нас глаза и руки есть. Научим! Поправим! А вы к нему в середку загляньте: чего там больше — загибов либо чего другого, хорошего?..»

Вот так Лиходед высказался! Ве-ерно насчет Антоновой середки… Я б советовал еще и докторам туда заглянуть: что там у Антона за дизель? Центнер же весу в человеке, и годы не маленькие, и водку пьет, и в смысле женского пола не монах, и, считай, почти тридцать лет под боем, под выговорами, и без отпусков, без выходных, без праздников, — а ни черта пощады не просит! Спровадили мы его на курорт. Со скандалом отправили в Сочи, а две недели минуло времени — он из Архангельска телеграмму бьет: переводите деньги за двадцать вагонов леса! Мы бумаге не доверяем: как он в Архангельске очутился? Моря с пьяных глаз перепутал — вместо Черного на Белое попал? Нет, оказывается, не перепутал!

Один раз в Черном море выкупался, трое суток в санатории перестрадал и махнул своей волей на лесозаготовки, провел коммерцию!

Так же и в праздники. Гуляет вместе со всеми и пьет — никому не уступает, в третьем часу ночи домой отправится, а в шестом часу, как огурчик, выбритый, свежий, веселый, уже стучится ко мне: «Полетели, Степан!» Летим… По холодку, по росе. Где-то бригадира догоним — Антон погрозит ему: «Поспешай, Роман, поспешай… У Марфушки зоревал? У Феклушки? Я т-тебя!» Где-то на таборе кухарочку побудим — Антон за ее подбородок подержится: «Я тебе, Христя, петуха привезу!» — «Та лучше курочку, Антон Федорович! Курочка слаще». — «Нет, пивня, — пообещает Антон, — горластого! Чтоб будил!» — «Та за вами же и пивень не управится! Это ж немыслимо: когда вы спите?» Немыслимо! В девятом часу другой председатель еще только в степь собирается, а мы уже вертаемся: все облетели, все команды подали, еще и людей подвеселили. Так что ж, скажи, за такую моторность не стоит он благодарности? Слабинку его нельзя уважить?

Нет, насчет слабинки Лиходед ни в какую! «Еще, — шумит, — князья выискались! Колхозники пешком ходят в степь, а вам ЗИЛ? Что у вас, от «мухобойки» мозоли на благородном месте? С чего роскошествуете?» Дурацкий разговор! Всем колхозникам по ЗИЛу не купишь, а голове-то можно! Я не стерпел. Год мы кончали хорошо, люди руководством довольны, подготовил я дружков, крикнули на собрании: «Купить ЗИЛ Антону Федоровичу!» Голоснули на «ура», Трофим с носом остался, а я — в Москву. Пригнал раскрасавицу! Думаешь, долго поездили? Эге! Лиходед такое отколол, что Антон Федорович, бедолага, не то что без ЗИЛа, а без малого в одних подштанниках не остался.

Как раз он хату ставил тем летом. То-оже Трофим не советовал. «Зря, говорит, Антон, затеваешь постройку. Что тебе, жить негде? Есть справный домок — и достаточно. К чему от людей отделяться?» Оно и верно, был у Антона приличный домок, да и семейство-то у него — он, баба и старуха, — хватало площади. Но надо ж Антона знать! Ему пить-есть не давай — дозволь королем пройтись перед народом. И пострадал же за то: красовался перед девчатами, объезжал неука жеребца да зазевался, а жеребец не промах — враз обезручил его! Отхватил кисть под самое запястье, так и ходит Антон с деревяшкой на левой руке, без войны инвалид, только и утешение — стучать по столу способней.

А тут возвысился, в славу вошел — дай ему особую хату! Съездил куда-то, погостевал у знакомца председателя, говорит мне: «Ну, Степа, думаю я всех председателей перешибить. Какими хозяйствами командуют, а живут, скупердяги, без всякой культуры. Надо научить». Я не против, пожалуйста, ты своим грошам господин! А грошей, скажу, было у него порядочно. Хоть и не жадюга, но своего не упускал. Еще до укрупнения назначали ему премии за всякий сверхплановый процент, ну, а когда укрупнились, продуктов-то поболело — премиальный процент, знаешь, как подскочил! За все брал премии.

Долго его Трофим отговаривал. «Подумай, говорит, что станица скажет. Вдовы-то еще кой-какие по трое в одной хате живут, теснота, яслей хороших нет в станице. Не рано тебе дворец заводить?» Но тут и Челомбитько не уступал: «Мои гроши — что хочу, то и строю! Мне тысячи в могилу не уносить». Но Лиходеда разве переговоришь? «Гроши тебе мешают? Много их? Так облегчись! Попроси собрание — уважат, скостят тебе жалованье…»

Не послухал Антон, затеял постройку. Чертеж выписал. Дом фасонистый: восемь комнат, службы при нем, котел паровой, ограда каменная. Дворец — не дворец, ну и похожего я в станицах не видел. Картинка! Привез из города мастеров, машины нанял, назначает на Октябрьскую новоселье.