Золотой характер
Шрифт:
Официант исчез надолго. Он, видимо, решил не слишком церемониться с нами. Он появился так минут через двадцать и сообщил, что биточки по-казацки кончились.
— Тогда дайте котлеты по-домашнему.
— И котлеты кончились.
— Судак отварной, — сказала Катя, заглядывая в меню.
— Судак за обедом кончился.
— Яичницу, — сказала Катя.
— Яичница кончилась, — сказал я.
— Точно, — подтвердил официант.
— Слушайте, — сказал я. — У вас на кухне несчастье случилось? Некому работать? Что ни спросишь —
— Смотря для кого, — не скрывая своего презрения, сказал официант. — Порционные блюда все налицо: фирменный шашлык «Казбек», сациви, цыпленок табака…
Официант перечислял блюда, не глядя на нас, словно шахматист, играющий вслепую. Вдруг он встрепенулся и бросился навстречу вошедшей компании. Впереди шел рослый парень в черном свитере крупной вязки, в шерстяных брюках без отворотов. Каштановая бородка обрамляла его молодое лицо. Девицы, что шли сзади, были тоже хороши: толстогубая, пышногрудая брюнетка в таком узком платье, что непонятно было, как она в него втиснулась, и другая — блондинка в белом свитере, висевшем на ней, как балахон, и в юбке колоколом. У обеих глаза были подкрашены синим. Они шли, громко разговаривая друг с другом, будто в ресторане, кроме них, никого не было.
— Я вам столик оставил, — сказал заискивающе официант.
Он подвел их к соседнему столику и снял с него табличку:
«Занято. Делегация».
— Вэл Пахомыч, — сказал парень, и тут я узнал его, несмотря на бородку. То был Родька из нашей школы.
— Что будем кушать, герлс? — спросил Родька, когда все расселись за столиком.
— Кто сегодня бармэн? — спросил Родька.
— Сегодня в буфете работают Алексей Павлович, — ответил официант.
— Скажи ему, чтобы сбил «Золотой шар». Три коктейля.
И Родька по возможности громко объяснил, какой он любит коктейль, и затем долго и, видимо, со знанием дела заказывал ужин, после чего величественно отпустил приятно улыбающегося официанта. Я посмотрел на Катю. Она сидела, не оборачиваясь, не глядя в сторону Родьки, но я отлично понимал, что стоит ей эта встреча.
Родька закурил сигарету. Ударник джаза, молодой, но рано располневший человек, перегнулся через барабан и весело крикнул:
— Привет, Род! Девочкам скучно?
— Девочки хотят поразмять кости.
Ударник кивнул. Заухал барабан, призывая джазистов изготовиться. Трубач вскинул трубу, и оркестр пустился с места в джазовый галоп.
Родька встал со стула, следом поднялась брюнетка, и они пошли покачиваясь меж столиков. Ритм все убыстрялся, и в музыке слышались тревожные паровозные гудки, барабан и контрабас имитировали перестук колес бешено мчащегося поезда, саксофоны выли вовсю, как бы предчувствуя крушение. Танцоры запрыгали, закружились, тщетно пытаясь совладать с неистовым ритмом, только Родька, небрежно держа брюнетку за талию, еле передвигал ноги.
Я посмотрел на Катю. Она сидела совсем скучная. Ей, наверное, вспомнилось все. Не так уж много времени прошло с тех пор.
— Может, пойдем отсюда? — сказал я.
— Останемся, — сказала Катя.
Музыка кончилась, и Родька повел брюнетку к своему столику. И тут он увидел нас.
— Салютик! — сказал он. — Все там же, на стройке вкалываете?
— Вкалываем. А ты?
Он вынул цепочку с автомобильным ключом и начал вертеть ее вокруг пальца.
— Как видишь, перебиваюсь с водки на коньяк.
— Где работаешь?
— Не нуди хотя бы в ресторане, — сказал Родька. — Расскажи-ка лучше, что вы делаете на стройке?
— Трудимся, — сказала Катя.
— Куете чего-то железного?
— Знаешь что, — сказал я, — иди ты ко всем чертям!
— А ты толком ответь: куете или не куете? Где вкалываете? На бетономешалке? Нет, наверное, по кирпичной кладке ударяете. А ну, Катя, покажи свои трудовые ручки. Так оно и есть, Днем на бетономешалке, а вечером коллективно песни поете. Роскошная жизнь! — И он издевательски пропел: — «Ой, цветет калина в поле у ручья».
Мне захотелось дать Родьке оплеуху. Просто руки чесались съездить ему по физиономии. По красивой, наглой, развязной, улыбающейся физиономии. Точно так же нахально он улыбался и острил в тот памятный день, когда мы решили всем классом поехать работать на стройку. В тот день у него была такая же самоуверенно-нахальная, великосветская физиономия. И, наверно, когда он объяснялся с Катей, с милой, застенчивой, чистой, по уши влюбленной в него тогда Катей, у него, ручаюсь, тоже была эта беззаботная, весело-шкодливая, сволочная физиономия…
— Проваливай ты к своим герлс и к своим друзьям, что целыми днями околачиваются около Центрального телеграфа. Иди пей свой кальвадос, — сказал я.
— А кальвадос не плох, — сказал Родька. — Жалко, у нас его не достанешь.
— Иди, иди, — сказал я, — побегай за иностранцами, может, подарят бутылочку и заодно выторгуешь у них пару дырявых носков…
— И выторгую, — сказал Родька. — Тебе-то что? А-а, понимаю, благородное негодование, напишешь статью в газету. Хочешь, заголовок дам: «Встреча с тунеядцем».
Это было уже слишком. Я вскочил со стула.
— А ведь не ударишь, — сказал Родька, продолжая улыбаться. — Побоишься за свою репутацию. Драка в ресторане. Мне-то что. Мне бара-бир. А тебя на бюро потянут. Будет скандал. Передовик производства, член бригады коммунистического труда и вдруг учинил драку в ресторане. Чэ-пэ! То-то, сэр!
Все клокотало у меня внутри. Я стоял перед ним с сжатыми кулаками.
— Ладно, — сказал Родька. — Не дребезжи. Это меня раздражает. Доедай лучше свой витаминный салат.